Кирилл Берендеев - Осколки

После тира мы возвращались по домам уже заполночь. Я провожал ее до подъезда и долго стоял, в ожидании огонька в окне. И едва только огонек зажигался, уходил, тихо, незаметно уходил. Она не знала об этом.

Это был мой секрет, моя тайна, которую моя девушка никогда не должна была узнать.

Сейчас я снова вспоминаю ее, здесь в прохладном сарае, заполненном влажным воздухом сгустившегося тумана. Она написала мне дважды, я трижды ответил ей – и теперь жду письма. Почта работает плохо, письма идут медленно, но все же находят адресата.

У них ничего не изменилось, почти ничего, если не считать тира, где разложены мелкокалиберные винтовки и тренируется молодежь в подавляющем большинстве, только вступившая в призывной возраст. Странно думать о них, неизвестных, как о грядущих сослуживцах. Странно встречать пополнение – волей-неволей я переносился на несколько месяцев назад, в день покидания Свияты. Нет, бомбежек города больше не было, раз только прилетали самолеты, но огнем подвезенных зениток и спаренных пулеметов – теперь весь город ощетинился ими – удалось отогнать, сперва разведчика, а потом и штурмовую группу. Наши самолеты в небе не появлялись, авиация вся нужна фронту, посему надежда именно на скорострельные зенитные установки, заложенные мешками с песком и на перемещающиеся патрульные машины, на чьих бортах установлены крупнокалиберные пулеметы. Это против разведчиков, броня остальных самолетов не позволит нанести им хоть какой-то урон.

Ах, да, еще ввели режим светомаскировки. И подорожали продукты. Но ведь так и положено, мы с тобой читали об этом в книгах, писала она. Во время любой войны всегда происходит так.

Я откладываю винтовку и снова оборачиваюсь. Ничего, тихо. Крысы внизу угомонились. Я вслушиваюсь. И выдохнув, снова смотрю в окно. Пролетела птица, скользнув крылом по крыше сарая. Тихие звуки пугают больше, нежели громогласные, и в этом ничего странного. Ведь я тоже стараюсь не шуметь.

Солнце поднимается все выше, туман начинает редеть. Тучи поднимаются. Я смотрю на время – да, комендантские прошли другой стороной. Мне осталось, скорее всего, только дождаться своих.

Шорох теперь доносится из окна. Я вздрагиваю. Птица, сидевшая на ели метрах в пятидесяти впереди, поднимается, отряхивая с ветви поток капель, и тяжело летит прочь, быстро скрываясь в тумане. Я беру винтовку и смотрю на мир в перекрестье оптического прицела.

Теперь мир совершенно иной, нежели мгновение назад. Оптика сужает обзор и отчетливо выделяет предметы, доселе скрытые пеленой тумана.

Там, под елью, с которой слетела беспокойная птица, проходит покосившийся забор заброшенной усадьбы, в которой нашей группе надлежит установить несколько взрывных устройств, а прямо перед забором – узкая тропка, ведущая из ниоткуда и соединяющаяся вскоре с той, которой пошли мои товарищи. Сама усадьба – трехэтажный особняк постройки прошлого века только сейчас выплывает из тумана, освобождаясь полностью. Наших не видно, сколько я ни вглядывался: ни единого движения. Едва виден только фронтон со сбитым гербом поместья, да сам портик. Меж тонкими ионическими колоннами видны узкие окна, от пола до потолка, они частью выбиты, частью заклеены накрест полосками бумаги. Или забиты фанерой. Усадьба давно потеряла владельца и теперь доживает свой век в одиночестве. Единственное ее назначение – служить неприметным складом боеприпасов для того самого решительного рывка на нашем участке. Часть задания группы заключается в том, чтобы определить, что происходит в усадьбе, если еще что-то происходит, ликвидировать ее.

Странный она имеет вид в перекрестье оптического прицела. Впрочем, теперь она находится на вражеской территории. Как-то непривычно думать об этом. Ведь многие из моего полка бывали здесь раньше, кто-то отмечал у разоренного дворянского гнезда выпускной вечер, кто-то просто приезжал на шашлыки. А теперь к усадьбе можно подобраться, лишь хорошо вооружившись, быстрыми перебежками. Кто мог предположить, даже три месяца назад, что эти земли, эта территория, всегда считавшаяся….

Шорох. Я опускаю прицел ниже.

Покачивающиеся листья крапивы, заблиставшие крупными каплями мороси Среди дымной завесы – словно прочерчен зеленый след. Спешно перевожу прицел чуть ниже по тропке, туда, где она вливается в другую, по которой ушел отряд, в сторону усадьбы.

Фигура в сером столь стремительно попадает в перекрестье, что я невольно отшатываюсь. Слишком близко. Кажется, протяни руку, коснешься. Никогда прежде, я не видел так близко человека, который считается неприятелем. И верно потому так странно ощущать его врагом.

Это с непривычки, говорил мне майор. Я знаю, что с непривычки. Что война все расставит по местам. Но никак не могу навести сызнова прицел на только что промелькнувшего в его перекрестье человека в серой гимнастерке. Потому что это может означать только одно.

Я снова вглядываюсь в прицел – но в нем уже две фигуры. Другие. Это не солдаты комендатуры, в чьи обязанности входит проверка паспортного режима. Оба идущих в маскировочных комбинезонах, винтовки за плечами качаются в такт шагам. Один закрыл лицо капюшоном, его компаньон обнажил голову, подставив влаге, сочащейся из воздуха. Сейчас он медленным движением руки вытирает лицо манжетой. И оборачивается к товарищу: что-то ему говорит. Тот отвечает тем же шепотом. Я не слышу ни звука, сколь не напрягаю слух.

И вспомнив о человеке в гимнастерке, немедленно поднимаю голову, отрываясь от оптического прицела.

Первый – в сером – идет метрах в пяти впереди, не то показывая дорогу, не то незаметно для себя уйдя вперед. Снова прицел. Лычки на вороте гимнастерки говорят, что передо мной лейтенант, сопровождающий группу. Посланную не то на самостоятельное задание в нашем тылу, не то на перехват тех, кто пытается выполнить свою миссию на их земле.

Автомат болтается на груди, чуть прикрытый правой рукой. Лямка перекинута через шею. На поясе, пистолет, две противопехотные гранаты, на длинной деревянной ручке. Такие же гранаты, только в количестве четырех штук, висят на поясах разведгруппы, комбинезоны задевают за кусты репейника, цепляются за оружие, будто предупреждают.

Я снова отрываюсь от окуляра. Веко болит чуть-чуть, должно быть, я слишком сильно надавил, всматриваясь в проходящих тропинкой солдат.

Надо стрелять. Неприятная мысль коробит, царапает мозг, колючими своими коготками. Это тоже пройдет, привыкнешь, говорил мне майор, разглядывая мои упражнения на мишенях. Ростовые мишени тоже изображали людей, пускай и достаточно схематично. Будешь сравнивать их с реальными, привыкнешь еще быстрее, добавлял Стеклов.

Тем более, реальные солдаты, даже если они того не ведают, устремляются вслед за нашей группой. Волей-неволей, но они пересекутся. Быстрый взгляд на часы – наши могут возвращаться с задания. Единственный способ предупредить, упредить почти неизбежное столкновение – сам дозорный.