Илья Шустров - Наблюдения за мёртвыми людьми

– Хоть на человека стала похожа!– и исчез.

Чулки – подарок на день рождения от одной безответственной лгуньи – оказались неожиданно тёплыми. Вот теперь можно было направляться за жалованием. Денег давали совсем немного, хватало только на еду и оплату квартиры. На еду не всегда. На квартиру всё же приходилось тратиться.

Улицы оказались скользкими и холодными. Все как одна. Получив свой скудный гонорар, у безразличной женщины-секретаря, я решила пройтись до ближайшего рынка. Никогда бы не подумала, что скачусь до такой степени унижения, что торговки будут знать меня не то что в лицо, а по имени.

– О, Мари, вы как всегда элегантны,– усмехнулась тощая бакалейщица с куцым хвостиком соломенных волос. Она покуривала какую-то папироску с тщеславным видом преуспевающего в жизни человека. Вся сутулая, неаккуратная, она будто завидовала моей осанке и красоте. Я бы и взглядом её не удостоила, если бы вдруг в моём горле не возник комок, а ноздри не защипало от знакомого запаха табака.

– Вы тоже, Жанетта,– улыбнулась я.– У вас случайно не будет папироски?

– Держите,– она усмехнулась и протянула мне крепкую мужскую сигарету. Я поспешно вытащила из кармана старую жестянку из-под дорогих папирос, которую использовала в качестве портсигара и, достав оттуда спички, закурила. Как только сигарета исчезла ровно на половину, я затушила её и спрятала в жестянку.

Улыбнувшись Жанетте, я направилась к палатке с овощами и услышала, как та за моей спиной шепчет своей дряхлой подруге, дремлющей у бакалейной лавке на стуле:

– Как можно так вульгарно курить? Выпускает дым из ноздрей…

– Ещё и докуривать не стала, на потом сохранила, мышь церковная!– поддакнула старуха.

– Шесть, пять, четыре, три, два, один,– потихоньку переставало помогать даже это.

Самое время было прикупить продуктов для своих скудных обедов. Глядя на отвратительную картошку, кисловатый привкус который я уже ощущала только посмотрев на неё, я вспоминала изысканные кушанья на приёмах, которые были неотъемлемой частью моей жизни ещё каких-то десять лет назад. От нахлынувших воспоминаний о суаре с шампанским и закусками к горлу подступил комок, к глазам слёзы, а рот предательски наполнился слюной. Хотелось выть от осознания того, что эта жизнь, возможно, уже никогда не вернётся.

Я выбирала лук с наименее ссохшейся кожурой, картошку помельче и подсчитывала, хватит ли денег на маленький кусок заплесневелого сыра на соседнем прилавке. Плесень на этом сыре была отнюдь не свидетельством высокого качества редкого сорта, а лишь ядовитым болотно-зелёным пушком с отвратительным вкусом, раскрывающим все оттенки затхлости и нищенства.

Подсчитав, что денег остаётся исключительно мало – либо на сыр, либо на бисквиты – я отправилась в бакалейную лавку, отдав предпочтение суховатым кругляшам, которые я наверняка буду вымачивать в кофе. Кофе попрошу у соседки. Мерзкая глупая женщина. Уверена, она даже не прочитала в своей жизни ни одного стиха своих великих соотечественников. Какой Беранже, какой Бодлер! Про Рембо или Верлена она даже наверняка не слышала.

Мысли о ничтожном интеллекте соседки плавно привели меня к желанию вновь прикоснуться к прекрасному. Бодлер… как жаль, что моя нация не может ознакомиться с этим великим стихотворцем! Мой Бог, как же сильно в тот момент мне захотелось найти могилу Бодлера и возложить к его надгробию цветы. Но откуда же я возьму средства на это? Их нет. А воровать я не стала бы ни за что.

Тем временем я добралась до бакалеи. Зайдя в лавку, я почувствовала аромат специй и голос начал предательски дрожать:

– Д-доброе утро, мадам Лурье. Как вы поживаете?– тощая брюнетка с кругами под глазами, жена бакалейщика, была едва ли не единственной, кто вызывал у меня приятные эмоции. Она вяло улыбнулась. Вяло, но искренне.

– Доброе утро, Мари. Да вот, потихоньку поживаю. Даже жаловаться сегодня не хочется,– я посмеялась. Какая же она забавная! Лучик света в тёмном царстве, воистину.

– Как там ваш муж?

– Плох, Мари, плох,– она покачала головой, слегка поджав уголки рта.

– Что же случилось с ним?

– В последнее время так похолодало, он подхватил какую-то заразу и теперь совсем не выходит из комнаты,– мадам Лурье поправила фартук и грустно посмотрела на меня.

– Неужели всё так плохо?– пускай хотя бы у них всё будет хорошо! Господи, почему же всё катится в бездну в этом ничтожном мире?!

– Ну, он ещё ругается на меня и обещает прибить если съем хоть что-то из товаров,– она засмеялась и я вслед за ней облегчённо выдохнула смех, настолько искренний, насколько моё истощённое тело могло позволить. Остались ещё счастливые пары на свете!

С пакетиком бисквитов я вышла из лавки и остановилась перевести дух. Тут вдруг послышался странный гул с неба. Подняв глаза, я увидела самолёт далеко в вышине. И в тот же миг я услышала детский голос, который своей невинной тонкостью царапал мою душу до крови и мяса.

– Мама, смотри, самолёт летит!

– Да, летит, маленький мой,– ласково отвечала мама.– Летит там, а ты любуешься.

Я была готова расплакаться. Достав недокуренную сигарету, я подожгла её и затянулась. Вспомнился разговор с сыном из далёкого сейчас прошлого. Он спрашивал:

– Мама, а вот почему самолёт летит, а Бога не встречает?

В тот момент я почувствовала на себе такую ответственность за сознание этого юного прекрасного мальчика, что тут же поглупела и не смогла ответить ничего лучше чем то, что «небо умное». Тогда он ещё советовался со мной. Спрашивал моего мнения. Я была для него авторитетом. А всего несколькими годами позже он с ненавистью говорил мне что у меня белая горячка и стоит мне пойти прочь. Руки стали трястись, слёзы потекли из глаз, а голова резко закружилась от безысходности.

Всему конец. Эти бесконечные будни не закончатся. Я умру в этой нищете. Больше уже не быть мне богатой. Олимпа не будет. Я низвергнута. Я всегда хотела стать ангелом. И стала. Ангелом, не узревшим лика Бога…

И тут вдруг мне ударила в голову эта странная строчка. «Я ангел, не узревший лика Бога». Как интересно. Давно на меня не находило такого озарения. Я быстро начала считать от шести до одного. И с каждой цифрой становилось легче…

Шесть.

Бодлер… неужели мои соотечественники должны остаться без этих стихов? Кто как не я донесёт до страны эти великие строки! «Pour l’enfant, amoureux de cartes et d’estampes»… Как же это можно красиво обыграть… l’enfant… получается что отрок? «У отрока… ночами… чтущего эстампы…». Нет-нет, что-то не так… «У отрока в ночи…» Смотрящего? Учившего? Возможно, глядящего? «У отрока в ночи глядящего эстампы»! Как складно! Нет, стоит поработать над этим. Возможно, чуть позже… но стоит!