Елена Шевченко - ГрошЕвые родственники

– Я не представлен, но могу рекомендовать себя сам. Я Пиотр Гроссе, камергер двора Станислава Второго Августа, но это в прошлом, нынче Гроше. Потомственный дворянин, член ложи храма Изиды, в какой-то степени литератор и собиратель. И мы в какой-то мере родственники, Викентий.

Медленно схожу с ума, подумал я, но все же разум сопротивлялся, это очередной ряженый мошенник, только куда его девать, не домой же к себе везти.

– Куда вас подбросить? – повторил я, голос предательски выдал волнение, я вцепился в руль.

– Где мой дом? О, где мой дом?! Я жил в Варшаве и Вильно, там у меня была прекрасная усадьба с садом у ворот Аушрос. Вы бывали в Вильно?

– Да, я какое-то время болтался в Литве. Но давно.

– После великолепного Вильно я сидел в тюрьме Шпандау, и мне удалось оттуда сбежать, с той поры я странник.

Я зажмурился, надеясь, что он исчезнет, и я спокойно отправлюсь домой, буду лгать про ЧП на стройке, его еще надо придумать, Маришка хочет быть в курсе всех моих дел, она замечательная, только все запоминает, а я забываю свое вдохновенное вранье. Я открыл глаза, но он не исчез.

– Я прекрасно доберусь сам, – важно заметил попутчик, – я объехал в свое время всю Европу, я был даже в Америке, там были дела. Может, остановимся в каком-то шинке или корчме, как сейчас это называется.

Я посмотрел на «KFC», у которого мы стояли.

– Там не наливают, – отреагировал он, будто там был.

Мне стало страшно, я видел глюки наяву. Я почувствовал боль, ущипнув себя за ляжку. Я прикусил себе язык и чуть не взвыл, значит, я не спал. Мне стало очень страшно.

Я редко, по-настоящему, боялся – всего три раза в жизни. Не так, чтобы просто испугаться, а на самом деле – до онемения ног, до недостижимого желания, чтобы это пригрезилось и оказалось дурным сном или пьяным бредом. Первый раз, когда я приехал учиться в Казань, говорили, что там лучший авиационный. Я сдал документы и пошел по городу, испугался, как же здесь жить, как здесь вообще можно быть. Мне хотелось бежать, но у меня были деньги только на билет в один конец, я сел на вокзале и заплакал. А потом привык, даже женился, даже сына родил, нормальный город оказался, хотя и страшный.

Второй раз, уже забыв в девяностые про науку, в Сибири вез зарплату на стройку, я таких денег сроду не видел – тридцать тысяч зеленых. От страха я выпил в вокзальном буфете и прихватил с собой, вроде отпустило и полегчало. А в вагоне, стараясь быть беззаботным, я совсем надрался, спокойно заснул и утром не нашел денег. Они пропали из моего любимого портфеля, все было на месте, кроме пакета с деньгами.

Жизнь кончилась в один миг, ехать на объект не имело смысла, возвращаться обратно еще хуже. В кармане завалялись какие-то рубли, оставшиеся после вокзального буфета, еще было граммов сто вискаря, похмелиться перед тем, как броситься под поезд. Но как-то это было не по-мужски, я же не барышня-наркоманка, чтобы под поезд. И я заплакал, уткнувшись в подушку на своей тесной верхней полке. В подушке что-то хрустнуло, я прижимал ее к себе, уже понимая, что это я сам туда деньги по пьяни запихнул, чтобы не сперли.

Третий раз было еще страшнее. Мы с партнером, а он мужик отвязный, завезли в наш нефтяной поселок компьютеры и выручили кучу нала, кучу – в прямом смысле, они лежали грудой на столе. До утра надо было как-то продержаться в нашем поселке, где каждая собака знала, сколько у нас бабла, утром мы их в банк снесем, нам бы только ночь выстоять и утро продержаться. Витон принес отличную ижевскую двустволку 54 года выпуска, сказал – вещь надежная, на немецкой основе деланная, не пальцем. Лег животом на деньги с ружьем в руках, нацелившись в окно, дверь мы мебелью загородили. Мне на голом полу пришлось спать, да где тут спать, всю ночь трясся от страха. Но все опять обошлось.

Еще один раз испугался, когда меня в метель на летней резине занесло на трассе, но это так, ерунда, на пару секунд.

А тут не отпускало, Петр сидел рядом, глядя вперед, а я не знал, куда его девать.

– Не бойся, – то ли понял, то ли почувствовал он. – Ты не представляешь, как мне было тяжело везти золото из Америки в Европу, в Америке оно тогда было дешево. Но я дал слово и доставил, – ответил он на незаданный вопрос.

Я любил книжки по истории, монографии Носовского с Фоменко перевернули мой мозг. Я вдруг стал внимательно смотреть на все эти культурные объекты за рубежом, пристально, и еще больше ошалел, когда пригляделся.

Ну какой такой храм царицы Хатшепсут в Египте мне явили? Это же чушь собачья. Стоит дворец из туфа в пустыне, ни крепостных стен, ни укреплений, только ленивый его не возьмет. А этот дом Минотавра на Крите? Это же просто Диснейленд какой-то. Я даже купил многотомник Соловьева, но освоил полтома, я в своих познаниях обходился не изысканиями и книжками, а кино, я вот «Храброе сердце» сто раз смотрел.

Пиотр меня смутил, какое золото, я точно помнил, когда началась калифорнийская золотая лихорадка, не совсем точно, но приблизительно, почти на сто лет позже, чем он там свои финты при польском дворе винтил. Значит, он все-таки сумасшедший, а я с ним один на один. И здесь нет ни одного гибэдэдэшного пункта. Может, круто нарушить, сплошную пересечь, но они же меня не кинутся догонять, они мне просто потом штраф выставят.

– Отцы-основатели, кажется, так вы зовете Томаса, Бенджамина и Джона, – продолжил он, даже не посмотрев на меня, – задумали перевернуть и встряхнуть Старый Свет, чтобы создать Новый мир. Его жаждали избранные.

– Масоны, – брякнул я глупость.

– Мы звали себя братьями. Меня посвятил в ложу Томас, а я посвятил Симона, – добавил после паузы, – Боливара.

Он точно сумасшедший сторонник теории международного заговора: евреи, масоны, Америка, революции и перевороты. А Эрнесто Че случайно не его личный друг?

– Так может поговорим в шинке, пабе, траттории, таверне, дорфкруге, корчме, кабаке, как это называется здесь, – он брезгливо посмотрел в окно.

– Кабак, кабак, – подхватил я радостно, только как его туда привести. Придорожный магазинчик оказался спасением – водка, кола, трижды гретая курица-гриль и лаваш, еще пачка салфеток, чтобы машину мне этот призрак не заляпал. Но призраки же не едят, значит, это психопат, который каким-то непостижимым образом знает мою новую большую семью до девятого колена. Придурковатый призрак сразу оторвал куриную ножку и ловко открыл водку, цыпленок ему не понравился, а водка пошла отлично. Я тоже отпил глоток, но и после этого он не исчез.

– А зачем ты влез в эту историю? – он не отводил взгляда от меня. Я молчал, потому как и сам не знал, зачем. Я оторвал кусок курицы и лаваша, размышляя, что же ему ответить.

– Ты не боишься посмотреть на звезды и заглянуть в глубины своей души, где пропасть может оказаться заманчивой и губительной? Знаешь ли ты, кого ты найдешь и возьмешь их судьбу как свою, никогда не сможешь избавиться от них до конца, а может и никогда вовсе, передашь эту требу своим потомкам, которым она окажется не по силам, и они проклянут тебя?