Яна Демидович - Тёмное трио

И Матвей отключился.

***

– Вставай.

Матвей разлепил заплывшие глаза.

Она, Рита. Стоит, в платок вышитый кутается. Лицо – чернее тучи.

– Рит… Рита, ты как? – вспомнив всё, выдавил Матвей. Попытался встать – но боль бросила обратно. – Он, он тебя?..

Рита не ответила, и Матвей задохнулся.

« Не успел. Не защитил ».

– Падла… Гнида… Убью!.. – выдохнул Матвей, борясь с подступающими слезами и яростью.

– Остыл бы ты, жидёнок, – развязно сказал Филипп, возникнув сбоку от Риты.

И по-хозяйски положил ей руку на талию.

Рита не оттолкнула. Лишь бросила на Матвея взгляд, как подачку. А в нём – брезгливость и презрение.

Померещилось?..

– Ритусь, плюнь ты эту падаль. Пошли уже, а? Спать хочу.

– Иди, Филь, догоню.

– Ну, смотри мне…

Матвей слышал этот разговор, понимал. И, в то же время, не мог до конца вникнуть. Голова болела, в груди болело.

Рита неожиданно склонилась.

Теперь замерло в груди – как заяц перед волком.

– Не приходи больше. Конец это. Всё. Понял?

– Ри…

– Дурак! – слова ударили в лицо пощёчиной. – Зачем ты мне? Что ты можешь мне дать? Как защитить? Ткнуть кому-то в нос дудкой своей? Жидёнок ты. Нет у тебя будущего.

– Ри… та… Кук-колка…

– Забудь меня, всё. Прощай, – усмешка, – Мотя.

Привстав, он успел поймать её за руку.

– Всё… – выдавил Матвей, – …всё, что захочешь, сделаю! Только не ходи с ним. Не отталкивай…

Оттолкнула.

Матвей удержался, вцепился мёртвой хваткой. В груди его полыхало.

– Думаешь, самый смелый он?

– Пусти.

– Лучше всех, да?

– Да! – выкрикнула Рита. – Лучший он! Хоть звезду для меня достанет! А ты, ты, что?!

– Да я… я… – взгляд Матвея заметался. Все мысли обратились в хаос.

Рита презрительно улыбнулась. И вдруг выдала:

– А знаешь… Дам тебе последний шанс. Сделаешь, как скажу, докажешь смелость… брошу Фильку. Обещаю.

Матвей замер на миг. Выдохнул:

– Что?

Злые искорки в любимых глазах. Падает, падает Матвей, как в колодец… Избитый, связанный.

– Стань стилягой. Не Мотей, а Монти . В доверие к стиляжным придуркам вотрись… И, как на тайные танцульки пойдут, сдай бригадмильцам. Если кишка не тонка. Вот тогда – к тебе вернусь. Буду твоей куколкой, – сказала Рита.

И засмеялась.

В ответ – мёртвая тишина.

В квартире царила мёртвая тишина.

«Значит, Игла уже на работе».

Чиби потянулась до хруста.

«Значит, не будет мозги выносить. Красота!»

Чиби скинула розовую пижамку с Микки Маусом, взяла эластичный бинт… И стала привычно заматывать им грудь, чтоб не пёрла.

Вот заплела косички, подмигнула своему отражению. Быстренько умывшись, вновь, с удовольствием, посмотрела на своё свежее, почти детское личико и презрительно покосилась на уйму сестриной косметики, что громоздилась на полке.

Пробежав по кухне, Чиби наскоро закусила тем, что Бог послал, собралась – и на кладбище. Вприпрыжку.

Это был неизменный ритуал. Сперва – могилы родителей: «Привет, мам. Привет, пап». Смахнуть птичий помёт с надгробий, выдернуть сорняки.

Потом – дальше. С песенкой.

Дойдя до нужного места, Чиби вытаскивала из рюкзачка киндер-сюрприз. Аккуратно пристраивала на могилу, говорила: «Привет», ставила поудобней раскладной стульчик… И принималась читать книжку.

Вслух. Для мёртвого друга.

Чиби не помнила, когда всё это началось. Возможно, в тот, далёкий, самый первый день на кладбище. Когда Илга – ещё не Игла – цепко держала сестрёнку за одну руку, а другой – прижимала к лицу сырой платок. Глушила им, точно кляпом, рыдания.

Чиби – нет, в то время Инна! – тогда тоже плакала: жалко было родителей.

И себя.

Не хотелось туда, в глубокую могилу. Не хотелось взрослеть. Умирать.

Вот бы здорово было, чтоб всегда лето, мама, папа! Юбочки, игрушки и конфетки!.. Но это было невозможно.

Однако Инна не собиралась сдаваться. И, по мере того, как росла, зубами и ногтями цеплялась за детство.

В школе её быстро окрестили Чиби. Фамилия была подходящая – Чибисова. Хотя не это было главное: дурная девчонка таскала детские шмотки – так долго, сколько могла. Возилась с малолетками, не обращая внимания на сверстников. А уж когда в старшие классы перешла…

Чиби яростно дралась со взрослением. Отвергала лифчики, что подсовывала ей сестра, ненавидела месячные. Остервенело прятала фигуру: носила джинсы не в обтяг, а мешковатые; кофты закрытые, всякие распашонки…

Но фигура агрессивно пёрла во всех ненужных местах, а позвоночник вытягивался вверх, как после дождя – деревце.

Чиби не сдавалась: носила обувь на плоской подошве, сутулилась, чтоб поменьше ростом выглядеть, с Иглой всё больше и больше цапалась. Отбивалась от вопросов: мол, когда же ты повзрослеешь, а?

Чиби не хотела взрослеть.

Быть взрослым – плохо. Взрослые – это куча болячек, стрессов и нервотрёпки, дурацкая работа и гадские начальники. Ипотеки, кредиты, страсти-мордасти… Нет. Вот ребёнком быть хорошо. Лучше всего быть ребёнком! Когда не ты решаешь – а за тебя.

Сегодня Чиби вновь принесла на кладбище книжку «Питер Пэн». Теперь читала её, с выражением, «в лицах». Смеялась и плакала вместе с героями.

Вот бы, как Питер, никогда не взрослеть.

Питер Пэн, этот мальчишка с дудочкой, был любимым героем Чиби. Из-за него она напросилась в музыкальную школу и научилась играть на флейте. Музыка Чиби нравилась. Музыка, литература, русский… По остальным предметам в школе были четвёрки да трояки.

Игла злилась, пыталась учить младшую уму-разуму. Талдычила, что в музыканты пойти не позволит, мол, этим денег не заработаешь. Что надо в нефтянку идти, а пока учиться, стараться, чтоб на второй год, как дуру, не оставили. Чиби хмурилась, делала уроки через силу. Как-то получалось.

Друзей-сверстников у неё не было. Кто будет дружить с такой полоумной, в детстве застрявшей? Но Чиби было плевать. Она любила малышей, деток… Точно они были игрушками. Её пупсиками.

И они её любили. Топали скорей, на нетвёрдых ножках, как только завидят.

Часто, сидя на детской площадке у дома, Чиби помогала мамочкам: придержать юркого пацана, последить за тем, чтоб в кусты не свалился… Отыскать и вручить лопатку, закопанную вредной девчонкой в песке. Так, ерунда, по мелочи.

…А ещё – были у неё особые друзья.

В тот мрачный, самый первый визит на кладбище, Инна-Чиби, ведомая Илгой, на обратном пути увидела небольшую могилу – заросшую, с полустёртыми надписями.

Всё же смогла, прищурясь, разглядеть имя, даты. И вдруг начала рыдать по новой.