Самара Мо - Биф Веллингтон, или На..й готовку

– Чёрт! Хватит! Оставь меня в покое, – крикнула что было сил. Сколько себя помню, постоянно обо что-то билась, резалась или зацеплялась. Дом как будто не принимал моего присутствия или, возможно, наоборот, подпитывался моей болью, моей кровью. Там, где я спала, постоянно гнили половые доски, не раз грозившие мне переломом ног. С гулким щелчком лопались стёкла, как бывает при усадке дома. Возможно, так оно и было, несмотря на то, что дому этому уже больше ста лет. При каких-то поломках старуха просто безмолвно вызывала мастеров, запирая меня в соседней комнате. Но однажды мне удалось услышать разговор кого-то из рабочих. Он сказал, не скрывая своего удивления, что никогда такого прежде не встречал. Доски, что служили полом в моей спальне, как будто кто-то поедал, но он так и не сумел найти причину. А ещё сказал, что когда они вскрыли деревянный настил, то обнаружили толстый корень дуба, того самого, что растёт во дворе. Мужчина взволнованно сообщил, что корень тот полностью сгнил и именно от него исходит зловоние. Сказал, что его необходимо убрать оттуда и он выполнит эту работу, но для этого нужна дополнительная плата. Помню, как старуха ответила ему:

– Вам бы только побольше заработать! Наживаетесь на несчастье других как можете. Идите прочь и не лезьте туда, куда не надо. Воняет ему. Да пусть воняет, там всё равно никто не живёт.

Я заплакала тогда, превозмогая желание закричать, забарабанить в дверь. Сказать: «А как же я? Я живу там! Я вдыхаю пары той гнили». Но сдержалась, ведь так велела мама. «Потерпи немного, – сказала мне она. – Придёт день, и ты покинешь этот дом». С тех пор прошло немало лет.

Я ненавидела этот дом, а он всегда ненавидел меня.

Нет. Старуха не была мертва. Не лежала на кровати в куче собственного дерьма с раззявленным ртом, но бледность кожи и частое удушливое дыхание сказали мне, что конец её близок.

– Долго же ты собиралась с мыслями. Я слышала тебя, и нет, я ещё не сдохла и не сдохну до тех пор, пока ты не выслушаешь меня, – прошипела старуха настолько громко, насколько смогла, и улыбнулась, обнажив ряд кривых зубов. Хотя вряд ли это можно было назвать улыбкой, скорее, оскал животного, который уже осознал, что смерть его близка.

Погружённая в полумрак из-за занавешенного окна, её комната как будто стала меньше. Исчезли тени и солнечные блики, играющие с рамками бабочек, что висели на стенах, неустанно присматривая за старухой. Полумрак скрыл и грязь на полу, и слой пыли, местами потревоженный грубыми пальцами старухи.

Отвернув от её морщинистого, злобного лица взгляд, я увидела тарелку, стоявшую на столике у кровати, и крошки на ней, единственное, что осталось от приготовленного ею блюда. Две жирные мухи медленно ползали по той тарелке, никуда не торопясь.

– Что, сожрала всё в одну харю? – огрызнулась я, хотя, предложи она мне кусочек, всё равно бы отказалась.

– Не тронь моих бабочек, – попросила она, скривив рот в гримасе. – Я готовила это блюдо не для тебя.

– Ничуть не сомневалась в этом. И, смею заметить, уже тронула твоих бабочек. Ты ведь слышала всё сама.

– Сука.

Я решительно двинулась к кровати и расправила завернувшееся под старуху одеяло. Сама не знаю, зачем это сделала, ведь старая карга почти потеряла зрение, ровно так же, как и остатки своего разума и, возможно, даже не заметила ничего. Ни один мускул не дрогнул на её лице. Кот прокрался мимо меня, запрыгнул на кровать старухи, словно пытаясь защитить хозяйку, и, довольный, вытянулся вдоль её жилистой руки.

– Как думаешь, долго тебе осталось?

Я не могла понять, смотрит она на меня или куда-то за меня. Возможно, в тот тёмный угол, где прежде стояла вешалка с её вонючей одеждой, а сейчас куда-то запропастилась. Мной вдруг овладело непреодолимое желание пойти и отыскать ту вешалку, но в момент, когда собралась отойти, бабка вдруг в голос расхохоталась, отчего у меня по коже пробежала дрожь.

– Ты думаешь, это конец? Нет, детка, смерть – это только начало. Он придёт за тобой. Проведёт тебя за собой, хочешь ты этого или нет. Ты нужна ему.

– Всё, я звоню тёте Офелии. Пускай она сама разбирается с тобой.

– Она не спасёт тебя, – сказала старуха, но кашель стёр улыбку с её злобного лица.

– Однажды уже помогла. Не знаю, что случилось бы со мной, если бы не тётя. – Признаться, я сама не верила, что сказала подобное.

– Ты просто наивная дура. Вот кто ты. Она не о тебе заботилась. Если бы заботилась, приходила бы чаще. Если бы заботилась, пришла бы до того, как нога твоя начала гноится.

Я не хотела слушать и потому потянулась к мобильнику, лежавшему в заднем кармане джинсов. Набрала номер той, которую считала тётей, но ещё до того, как услышала голос оператора, оповещавший, что абонент временно недоступен, увидела её сидящей всё на той же веранде с телефоном, зажатым в руке. Бутылка белого Шардоне, разбившаяся вдребезги, валяется у входной двери, над которой не висят теперь колокольчики. Её ладони кровоточат, изрезанные секатором, а на качели, окружая её, словно мягкое облако, лежат горой искромсанные лилии, которые под конец она резала как попало. Белые цветы, окроплённые капельками крови. Увидела, как она посмотрела мне в глаза, заглянув как будто прямо в душу, отчего сердце сжалось в груди, ибо этот пустой взгляд затронул те места, что пропитаны болью и воспоминаниями, о которых я уже давно забыла. В тех воспоминаниях я услышала громогласный рёв старухи: «Нет! Прости меня, Артур! Я не хотела наносить ей увечья. Не хотела. То была не я, мальчик мой».

И по сей день мне неизвестно, кто такой Артур и почему старуха умоляла о прощении его, а не меня, истекающую кровью в той самой канаве, которую словно для меня размыла мутная вода. Тогда вода смешалась с кровью, а я навсегда забыла о тщетных попытках сбежать из дома.

Я ударила себя по щеке, стараясь заглушить грохотавшие в голове вопли старухи, пришедшие ко мне из тех далёких детских лет.

Она выключила телефон всего за секунду до моего звонка, зная, что я стану звонить. Как она могла? Зачем ты сделала это, тётя? Зачем вновь бросаешь меня, когда мне так необходима твоя помощь?

– Что, опять мучают голоса?

– Пошла нахер! Ясно? Я не собираюсь здесь с тобой возится. Поняла? Мне осточертело твоё присутствие. Сдохни уже, наконец, и оставь меня в покое. Надеюсь, ты добавила в еду достаточно отрав, иначе смерть твоя будет очень долгой и мучительной.

– Никогда бы не подумала, что тебя волнуют мои мучения.

– Ты права. Не волнуют.

Я схватила миску с остатками еды и ползавшими по ней мухами и что было сил швырнула её в стену. Сама не знаю, что за импульс побудил сделать это, но мне заметно полегчало. Более я не собиралась оставаться в комнате. Даже не бросив на умирающую старуху взгляд, которая так и не смогла заменить мне мать, резко развернулась и направилась к выходу, но старушенция схватила меня за запястье, крепко сжав его скрюченными артритом пальцами. Её хватка оказалась настолько сильной, что я почти стянула её с кровати вместе с простынями и грязным, пропитанным старческим потом одеялом.