Леонид Бабанский - Практика соприкосновений

– Про родителей, Светочка, как ты знаешь, я ничего не могу сказать. Только то, что они с работы не вылезают с утра до вечера. Я их просто не вижу в последнее время. Потому, в этом смысле ничем тебя не могу порадовать. Меня уже другое волнует: тебя так интересуют мои родители, будто бы ты за меня хочешь замуж выйти. Я угадал?

Света даже не улыбнулась.

– Хотела бы – давно бы вышла. Даже не сомневайся.

– Я и не сомневаюсь. Честно говоря, без тебя мне очень скучно.

– Знаешь, что, – вспыхнула Светка, – молчи уж, брачный аферист! Забыл про Лариску?

– Лариска-то здесь причём? Как была твоей подружкой, так и останется. А я ей не нужен. Да и она‑то мне…

– Лариса здесь при том, Лёшенька, – медленно проговорила Света, – что у неё вчера отец погиб. Точнее, сегодня ночью.

Когда до меня дошёл смысл её слов, я понял, что с меня от ужаса могут упасть штаны. На шутку, сказанное Светкой, было не похоже.

– Как? – спросил я. – Ну… как это случилось?

– Их нашли сегодня утром.

– Кого… их? – оторопел я.

– Отца Ларискиного и его любовницу. Секретаршу.

– Это, что… У него была любовница?

– А ты не знал? Конечно! Откуда тебе знать? Все знали, а он не знал. А знал ли ты, Лёшенька, что у него обеих ног не было?

– Ног?! Не было?! Да что ты!? А он ходил на чём…

– Именно. На протезах. И кто бы мог подумать?

– Любовь… На протезах… Измена… На протезах… Герой… – пробормотал я. – Где же их нашли? Кто их убил? Её муж?

– Да, был у неё муж. Он тоже, вроде тебя, ничего не знал. Их в гараже нашли. В машине.

– Светочка, это слишком. Что ты такое говоришь?

– Я говорю, – отчеканила Светка, – что знаю. Они были в гараже. Там занимались любовью. Там и задохнулись.

– Не может быть… Любовь в гараже… На протезах…Это дурдом. Ты меня угрохала. Как же они погибли, включали мотор?

– Наверное. Может быть, и включали.

– А почему они не вышли?

– Он был в тот момент без протезов, не добрался до ворот. Добрался, вернее, но поздно. А она была без сознания.

– Раз добрался, почему дверь не открыл?

– Он не мог её открыть.

– Почему?

– Дверь кто-то закрыл снаружи.

– Снаружи?.. А кто? Зачем?

– Это я должна у тебя спрашивать. Кто закрыл… Может, друг. Для конспирации. Может, ещё кто… Но утром мотор у машины не работал. Вот и всё.

– Так что же, нам надо туда идти!!

– Куда!?

– К Лариске! Как же она там, бедная…

– Да, может быть, что теперь бедная. Не надо туда ходить.

– Да почему… Пошли.

– Обыски там идут, не понимаешь, что ли!? Весь дом обыскивают, сверху донизу. Не знаешь, чья это работа?

– Откуда, – смутился я.

– Не знаешь? Уверен? Тогда слушай меня!.. Делай как я!

– Что делать? – я даже оробел.

– Спроси у них! У папы с мамой! Может, что знают! Не знают – затихарись! Дома сиди и кочумай. Понял?

– Понял…

– А что ты понял!? Мне не хватало только ещё, чтобы и тебя загребли.

– Меня-то за что!?

– А тебе на суде объяснят!.. За участие в общем деле, вот за что. Прими мою просьбу к сведению. Не суйся, куда не следует. Лёшечка, не будь дураком. Ты ещё слишком маленький. Я очень тебя прошу, очень тебя прошу… Может, хоть что-нибудь узнаешь – дай мне знать. Всё, целую, – сказала Светка и побежала на автобусную остановку.

Я тоже двинулся к дому, совершенно ошеломлённый. Следовало бы сделать какие-то выводы, но мысли вертелись в голове бессмысленным роем. Что-то мне было ясно, но вот что именно – удалось понять не сразу. Я понял, в конце концов, одно: если мне позвонит Лариса, я пойду к ней сквозь все заслоны. Это если позвонит. А если нет? Тоже следовало бы идти. А вдруг если так прогонит, что мама, не горюй… Небось, Светка Лариске что-нибудь, да поведала… Такое, что сидит теперь Ларочка возле телефона и плачет горькими слезами. Тогда, значит, после этого, не нужен я ей… Вообще не нужен. Следует пока воздержаться.

И ничего конкретного, кроме омерзения к своей собственной персоне, из этих размышлений у меня не возникало.

Перед глазами стояло лицо дежурного милиционера, объяснившего мне не так ещё давно, что есть свои, а есть и чужие. И я ему совершенно осознанно пообещал, раз и навсегда, ну, внутри себя, конечно, что буду со своими, а не с чужими. Слово это я буду держать. Но как? Получается, ничего мне нельзя. Куда не сунусь – везде чужие. Ну, с милицейской точки зрения. Как быть, когда шаг в сторону, и ты в тюрьме. За что? Потом объяснят.

Я вдруг почувствовал внутренний подъём, творческий энтузиазм, энергию, настроился на си-бемоль минор, и пошёл к Лариске. Подумал, зайду во двор, что такого, в конце концов, ведь мне за это ничего не будет. Тем более, я знал, там есть одно местечко, куда фонарь не светит, и меня никто, ни за что, никогда не увидит. Ну, посмотрю на её окна, ничего же в этом нет преступного, а как увижу Ларискин силуэт, так и соображу, что дальше делать. Если что не так, потом разберутся. Ведь тот дежурный по станции разобрался, в конце-то концов. А кто работает там, в милиции, они точно такие же. Другие, что ли? Других не может быть, как же тогда… Дальше тогда никак. Провал, катастрофа, шок, дикий ужас. Не жизнь – сплошная деноминация.

Вошёл я во двор, встал на своё место, осмотрелся. И что я увидел? Двор как двор. Дом как дом. Гараж как гараж. Окна как окна, без всяких силуэтов. Только возле подъезда несколько курящих мужских фигур. Ничего особенного. Никого больше. Но вдруг в лицо мне ударил резкий свет карманного фонаря. Кто-то меня внимательно осмотрел и прошёл мимо, не задавая никаких вопросов. Мой энтузиазм улетучился, и я освободил Ларискин двор от своего присутствия. Что за жизнь – не успеешь к девушке подойти, как тебе уже тюрьма светит. И звонить я больше никому не собирался. По крайней мере, в ближайшем будущем.

Поэтому на следующий день я, как увидел маму, сразу обратился к ней с просьбой:

– Мама, – сказал я ей очень серьёзно, – хочу тебя попросить об одном деле.

Мама испугалась, даже села на ближайший табурет. Я такой реакции не ожидал. Она знала всё, или то, что могла знать о моих с Ларисой контактах – в этом я уже не сомневался. Значит, тактически разговор я построил правильно.

А дело было в том, что у моих родителей тоже был гараж, тоже рядом с домом. Ну, не такой, как у Ларискиных, но вполне приличный. И машина у нас была. Почти новая «Победа». Заводилась, по крайней мере, и ездила. А ездила наша машина чаще всего на нашу дачу, расположенную в нагорной части города и оснащённую дощатым летним домиком. Только однажды «Победа» уехала куда-то и там надолго задержалась. Отец говорил – для ремонта, да и сам приходил домой не каждый день. Я не предполагал, что папа мой способен на такие поступки, как Ларискин, тем не менее, гараж оказался в течении длительного времени пуст, что вызывало завистливые взгляды и помыслы у соседей. По тогдашнему законодательству, могли незанятую вещь и отобрать. Окружающие нас жители состояли, в основном, из лиц, перемещённых с Украины, очень сердитых, прижимистых, обиженных на власть до крайней степени. Количество желающих покуситься на нашу собственность нарастало с каждым днём, отчего я давно уже замыслил предвосхитить их коварные замыслы. Потому я сказал маме прямо, конкретно, без всякой предварительной подготовки, самым трагичным голосом: