Елизавета Сагирова - Вниз по течению. Книга первая

Поэтому Натка и старалась идти быстрее, невзирая на жалящий лицо снежный ветер, почти уверенная в том, что эту ночь она проведёт под крышей, скорее всего сытая, а главное – снова пьяная. Сегодня абстяга до неё не доберётся, а уж чем за это придётся заплатить – не важно. И не впервой. Главное к тому моменту успеть побольше накатить, тогда становится уже всё равно, тогда хмельной и весёлой душе будет не важно, что там происходит с грешным телом.

Только почти поравнявшись с храмом, смутной и неприступной громадой высящейся в метельной круговерти, Натка поняла, что именно находилось за бетонным забором, вдоль которого она шагала всё это время. Кладбище. Старое заросшее городское кладбище. Не то, чтобы Натку это как-то обеспокоило, покойников она не боялась – обычные покойники тихи и безобидны, никакого вреда от них нет и быть не может. Другое дело – мертвецы, что иногда приходят вместе с абстягой, день на второй-третий выхода из запоя на сухую. Приходят сначала во сне, точнее в том тяжёлом и бредовом состоянии, заменяющем алкоголикам сон, потом постепенно начинают выбираться в реальность. Думаете, белочка? Назвать, конечно, можно по-разному, но Натка была уверена, что вещи, которые она и другие запойные видят в моменты своих самых страшных отходняков – не менее реальны, чем они сами…

Нет, прочь! Вспоминать об ужасах абстяги тогда, когда эта самая абстяга вот-вот тебя настигнет – всё равно, что призывать Дьявола. И у кладбища лучше не задерживаться. Покойники хоть и безобидные, но их молчаливое присутствие навевает не самые радужные мысли, ведь от алкоголика до покойника зачастую – один неверный шаг…

Натка устремилась к храму, к его белоснежной – белее пуржащей метели, громаде, к почти неразличимым в вышине золотым куполам. Неловко двинула замёрзшей рукой – перекрестилась. Не то чтобы она была верующей, крестик носила когда-то, сначала золотой, который позже пропила, потом серебряный, который потеряла. Потом уже никакой не носила, не до того стало. Да и если поглядеть на всю её дурацкую несчастливую жизнь, начиная с детства – никогда крестики ей не помогали. Болтались на шее пустыми глупыми безделушками. Но привычка креститься, проходя мимо храма или церкви никуда не делась, так же, как привычка плевать через плечо, споткнувшись левой ногой, или встретив чёрную кошку.

Кладбище осталось за спиной, храм тоже отодвинулся назад и готовился раствориться в метели, когда Натка ступила на безлюдный перекрёсток, изредка освещаемый жёлтым светом фар проносящихся автомобилей. Остановилась и нахмурила лоб. После храма повернуть… повернуть направо? Или налево? Как сказала прохожая? Абстяга была уже не просто рядом, а здесь, с нею, стояла за спиной, и её дыхание туманило Натке голову, шумело фоном в ушах, путало мысли и стирало воспоминания. Налево или направо?

Оглушительный гудок ворвался в уши, заставив дёрнуться всем телом. Мимо, на расстоянии вытянутой руки пронеслось длинное металлическое тело, обдав Натку яростным жаром, ей даже показалось, что она услышала забористый мат водителя в салоне. И отступила торопливо, поняв, что незаметно для себя шагнула на проезжую часть.

Отступила влево. Туда и направилась, заметив впереди, в снежной круговерти скопление ярких огней, и решив, что наверняка это и есть верный путь к центру города.

Движение – жизнь. Ох, как мудр был тот, кто первым изрёк эту истину! А ещё он наверняка был не понаслышке знаком с похмельем. Точнее с самым началом его. Когда хмель ещё бродит в крови, но уже в катастрофически малых количествах, недостаточных для того, чтобы поддерживать самочувствие на необходимом для нормальной жизнедеятельности уровне. И вроде пока нет головной боли, не подступает тошнота, не трясутся жалко конечности, но тебе неспокойно, тебе нехорошо, тебе страшно, и ты мечешься в предчувствии грядущего ада на земле. Вот тогда и нужно двигаться. Алкоголики в таком состоянии нарезают круги по квартире, даже если совсем нет сил, всё равно ползут, держась руками за стены. Ползут они и на улицу, зачастую в надежде добыть спасительный опохмел, но зная, что даже если добыть не удастся – движение всё равно принесёт им какую-то долю облегчения. Движение – жизнь.

Вот и Натка получила пусть не облегчение, но краткое забвение, пока брела сквозь метель, автоматически двигая ногами, наклонив голову против ветра, и сунув замерзающие руки в карманы куртёшки. Шаг, шаг. шаг… Стелется под ноги тротуар, уже покрывшийся слоем снега. Снег не лежит на месте, он перемещается, летит позёмкой, сквозь него проступает тёмный асфальт, образует движущиеся узоры. Если смотреть на них сквозь прикрытые ресницы, то можно различить смутные очертания знакомых и незнакомых лиц. Лица двигают бровями, открывают рты, словно хотят сказать что-то, игриво подмигивают…

Натка резко остановилась, вдруг поняв, что это уже не просто игра снега, ветра, и её воображения, что это уже почти сон наяву, а точнее – полубред, рождённый отравленным мозгом. Не галлюцинации – предвестники белой горячки, ещё нет, для этого рано, но уже и не совсем реальность. Она зажмурила глаза, постояла, покачиваясь, давая себе время на окончательное пробуждение, и медленно подняла голову.

Огни, которые она увидела у храма и на свет которых пошла, теперь были вокруг неё. Но они не походили на уютное свечение жилых кварталов. Синие, холодные, расположенные на одинаковом расстоянии друг от друга… не уличные фонари, и не окна домов – прожекторы.

Натка снова зашагала вперёд, на этот раз медленно, неуверенно, болезненно щуря глаза в метельную пелену. Справа от неё тянулись бесконечные гаражи, слева – забор из сетки-рабицы. За забором кусты. За кустами громоздкие очертания не то цехов, не то ангаров…

Вот оно что – она забрела в промзону! В промзону, а не в центр города! Выходит, поворачивать нужно было всё-таки направо! Но она, чьи мозги уже вовсю полоскала подступившая вплотную абстяга, свернула налево, и одному богу известно сколько успела пройти в своём полусонном гипнотическом состоянии, насколько удалилась от цели!

Натка беспомощно закрутилась на месте, оглядываясь по сторонам, словно надеясь на ошибку, но нет – тёмные цеха не спешили превращаться в жилые дома, а синие прожекторы на их крышах – в оранжевые уличные фонари. И вокруг насколько хватало глаз – не было ни души.