Алан Банкер - Долина скорби

– Может ты и прав, сын…

– Прости отец, если не то сказал, а вот поспать все же надобно.

Улыбнувшись, он натянул шляпу на голову, сошел с крыльца и бодрым шагом направился к свинарнику. Закинув мешок в телегу, он запряг в нее пегую клячу и загрузил в телегу с пяток свиней, а после направился к воротам.

– Чернушку то же берешь? – спросил Талбот, завидев, как Уизли забросил в телегу свинью с перебитым ухом и черным окрасом на спине.

– Да, отец, – ответил Уизли, вскочив в телегу. – Может на этот раз удача улыбнется.

Взмахнув рукой, он огрел клячу кнутом, и, встряхнув гривой, та дернулась с места и поплелась в сторону Южных ворот.

– Уизли! – крикнул Талбот, поднявшись на ноги. – Будь осторожен…

Кивнув, Уизли снова прошелся кнутом по крупу клячи и скоро исчез из виду.

Проводив сына, Талбот тяжело вздохнул, ибо ему было о чем беспокоиться. Насмешки и ругательства в сторону Уизли не проходили зря. Красный, как рак, сваренный в котле, он прибегал домой и крушил все, что попадалось под руку. Не смея перечить сыну, он убегал из дома и находил убежище у соседей, стуча к ним в дверь, словно нетерпеливый путник, застигнутый в дороге бурей. Пересидев у соседей, Талбот возвращался домой и первым делом прибирался, а затем брался за приготовление похлебки. Суетясь по дому, он то и дело бросал на сына взгляды, полные жалости. За то, что мерзкая крыса откусила ему нос, старик винил себя. Винил он себя и в смерти невесты, с которой был помолвлен на заре своей молодости.

Одним летом королевство охватила эпидемия чумы, унесшая тысячи жизней. На краю жизни и смерти оказалась и его невеста, для спасения которой нужна была целебная горная трава, произраставшая на южном берегу Рогатого залива. Согласно поверью, горная трава произросла из крови Богов, пролитой ими тысячу лет назад в битве с Князем Тьмы. Путь был не близким, полдня ходу. Отправившись за травой с первыми лучами солнца, Талбот все дальше и дальше уходил от дома, полагая, что собранной травы недостаточно для исцеления невесты. Когда же воротился домой, то к своему несчастью обнаружил, что невеста умерла за час до его прихода. Проводив ее в последний путь, Талбот зарекся, что никогда не женится и не будет иметь семьи, дабы снова не пережить боль утраты. В тот день, когда он спас Уизли, он нарушил свое слово.

– Эх, воротить бы время вспять.

Вздохнув, Талбот развернулся и исчез в темном дверном проеме, последовав совету сына.

День был в самом разгаре, когда Уизли добрался до Улицы глухарей, одной из самых мрачных улиц Миддланда. Южные ворота, видневшиеся в конце улицы, казались маленькими на фоне трехэтажных домов. Серые и унылые, они походили на суровых воинов в длинных походных плащах, стоящих друг против друга в полном безмолвии. Массивные ставни на окнах первых этажей, дотянуться до которых не было никакой возможности, будто говорили о нелюдимости местных обитателей. Окна верхних этажей, напротив, местами как будто были открыты миру, но, плотные шторы убивали это первое впечатление напрочь. Народ, снующий по улице взад-вперед, и тот был не способен разогнать уныние, которым дышала Улица глухарей. Другой особенностью улицы были заторы, случавшиеся как в утренние, так и в вечерние часы, ибо она была единственной из трех улиц, сходящихся у Южных ворот со стороны Задницы мира, по которой могли продвигаться огромные толпы народу. Две другие улицы, примыкающие к воротам с запада и востока, в силу узости и захламленности мусором были непригодны для тех, кто спешил на рынки в верхнюю часть города. Местные острословы, зная про заторы, шутили, что «к Южным воротам без мешка никак, ибо не всем суждено держать в себе терпение». Уизли был не из их числа, ибо любил вылазки на рынок и потому никогда не выказывал недовольства заторами. Замкнутый и немногословный, он ценил молчание не меньше звона монет, пускаясь в разговоры разве что с отцом, да с клиентами на рынке. Вот и сейчас, преодолев весь путь от дома до ворот в молчании, он испытывал радость, впрочем, его радость была преждевременной.

– Милый человек, подай на пропитание, – раздался монотонный голос, от которого Уизли вздрогнул, чуть было, не выпустив из рук вожжи.

Повернув голову, он узрел в двух шагах от себя весьма упитанного мужчину. Держась руками за телегу, он шел рядом, взирая на него масленым взглядом, каким обычно смотрят развратники и выпивохи, готовые за глоток эля расцеловать любого до смерти. Куртка из овчины, сине-красные чулки, туфли из синего бархата, разноцветный берет с меховой оторочкой и клок рыжих волос, на модный манер торчащий из-под берета вкупе с соломинкой в уголке рта говорили о том, что сей человек не испытывает нужды.

– У меня ничего нет, – отозвался Уизли, посмотрев по сторонам, словно устыдившись собственных слов.

– Совсем-совсем ничего? – переспросил попрошайка, глянув на свиней в телеге.

– Я что, на другом языке говорю!? – вспылил Уизли, ощутив в нутре легкое шевеление.

– Не знаю, господин. Знаю только, что у хорошего господина для бедного человека всегда найдется лишняя монетка.

– Может и найдется, но не про тебя, побирушка!

– Хоть я и побирушка, господин, – ухмыльнулся попрошайка. – Но, хвала Богам, лицом не обижен!

При этих словах Уизли ощутил, как в его нутре поднимается волна гнева, которая вот-вот затопит его и вырвется наружу. Побагровев от злости, он открыл рот, дабы ответить обидчику, но в последний миг передумал. Десятки любопытных глаз смотрели на то, чем все закончиться. Были и такие, что хихикали и перешептывались, показывая на его уродство. Сжав челюсти, Уизли пошарил в кармане

штанин и выудил пару пенсов.

– Держи, – сказал он и бросил монеты попрошайке, да так неловко, что те пролетели мимо его рук и упали на мостовую.

– Ух, чтоб тебя!

Лицо попрошайки исказилось от злости. Подобрав монеты, он вычистил их рукавом куртки и удалился прочь, потеряв к Уизли всякий интерес. Что до остальных, то и они потеряли интерес, продолжив движение в одном с Уизли направлении.

Преодолев Улицу глухарей, Уизли въехал на мост и оказался в плену кутерьмы, в которой сливались сотни голосов, издаваемых людьми и животными. Люди разных сословий и состояний шли в двух разных направлениях, следуя не писаному правилу правой руки. В этой кутерьме мог затеряться всякий, кто впервые оказывался у Южных ворот, но, только не дети саламандры. Впрочем, и чужаки быстро схватывали, что к чему, если не желали оказаться в крепостном рве.

Пройдя ворота, Уизли свернул телегу на Торговую улицу и покатил в северо-западном направлении в сторону Храма Хептосида и суконного рынка, за которым и находился свиной рынок. Добравшись до рынка, Уизли натянул на нижнюю часть лица черный платок, дабы скрыть уродство, уплатил на входе налог в один пенс и проследовал к небольшому загону, принадлежащего его отцу. Небольшой, пять на восемь футов, загон мало чем отличался от большинства подобных себе загонов. Разгрузившись, он пнул по покосившейся жердевой изгороди и глянул на соседние загоны, большая часть которых еще пустовала.