Виталий Акменс - Царствие бесное

Иоганн почувствовал острое желание провалиться как можно скорее и как можно глубже. Если то, что шевелилось в трех метрах от него, когда-то и было красивой девушкой, то эта память грозилась поставить рекорд по крутизне фронта забвения. Бледное, испачканное, забрызганное кровью лицо без однозначной мимики, осипший голос, и глаза, тотально безумные, словно признавались на все окружающее пространство: это не человек, это какая-то бестия, суккуб, гуль в ожидании свежей добычи – всего-то потеребить минутку, побить о стекло, довести до полной смерти и порядок…

К счастью, в окружающую среду вмешался еще один голос. Иоганн не видел, чей, поскольку зажмурился до боли в щеках. Голос говорил об осторожности, о пользе не мешаться и не лезть не в свое дело, о черепно-мозговой траве, о пульсе и смерти, вине и убийстве, и о том, что кому-то следовало идти «отсюда подобру-поздорову, пока в милицию не сдали! И вы тоже! Хватит уже глазеть!»

Иоганн даже не заметил, когда успел открыть глаза. Что происходило предыдущие пять минут, помнилось смутно, сквозь помехи и полупрозрачные кадры силовых транзисторов, которые уже не раз приходили на помощь его подтопленному сознанию. На этот раз, впрочем, транзисторы были в дыму и саже, по ушам били какие-то зацикленные рекуррентные формулы, а сверху, на территории яви, вразумляющий голос кого-то, кто определенно разбирался в медицине, не приносил ни облегчения, ни злорадства. По направлению от канавы, с силой вышвырнутое из салона чьей-то праведной рукой, прямо в его сторону шаркало окровавленное тело без признаков безумия и вампиризма. Кровь на одежде успела свернуться, принимая совсем не революционный темно-грязный цвет и только на лице капли и пятна активно светлели, размываясь изрядным потоком слез.

О чем она только думала?! Нет, не так, попроще… просто, о чем она думала? Не знаю. Да откуда мне, черт возьми, знать?! Думаете, она сама знала? Ну да, сама она, конечно, знала. Воспоминания… ах, если бы только они… словно одели маски, схватили сзади, сажали горло и затолкали в будущее, лишая воли и шанса хоть кого-то из них назвать по имени

Но срыв исчез, так и не сняв маски, и все. Как будто медузу волной на берег, а дальше отлив, жажда и чья-то неосторожная ступня…

Она не умела расставаться с сознанием по первому позыву. Она ощущала ветер, траву по пальцам… «что произошло?!»… нечто холодно-липко-сохнущее на руках и лице… «нет, это не я, я не хотела!»… она вдыхала разбавленный дым, жадно, обреченно, бездумно… «где же ваша музыка?» не пытаясь придать катастрофе черты обыденности… «Можно еще раз вашу руку? Ну где же вы?» Руки онемели, словно скотчем за спиной, а спасительные мысли аккуратно, с покорной щепетильностью самоубийцы, уже свернуты по стрелкам и сложены на самое дно большой сумки на колесиках. Она не думала даже о тебе… прости, Антон, твое сентябрьское волшебство осталось там же, в твоем сентябре. Лучшее, что ты мог сделать для нее, это просто забыть, не вспоминать. Но ты и так не вспоминал о ней, я знаю, тебе легко, у твоего светила даже разрез глаз такой же, не надо разрываться и думать, какой цвет ярче: красный или зеленый. Как говорится, будьте счастливы.

Что до нее, она, конечно, могла бы тебя возненавидеть, чтобы отпустить без боли, но за нее это сделала память, а в ней, недоразвязанной, были не только острые взгорья кирпича на стенах, не только мокрый черный потолок, растворенный в неподвижности глаз (Интересно, у Ленки такое тоже бывает?). Кстати, глаза. Такие неброские, серые, но завораживающие, сверкающие, острые… как их еще назвать?

«А вы точно не занимались балетом?», говорит небольшой, но мужественный рот.

«Хи-хи… нет. Ну как, в младших классах ходила немного. А что?»

«У вас красивая осанка. Такая, знаешь, гибкость и хрупкость… молодая веточка; такую не сломает никакой ветер, нет, он обрушит целые стволы, но не тебя, пусть хоть убьется от гнева. И в то же время обычные человеческие руки могут стать роковыми…»

«Аммм… простите, вы все свои впечатления выражаете так… до зябкости изысканно… Гелий? Не устаете от такого необычного имени?»

«Ха-ха… нет. А вы?»

– …Что случилось?! Боже… вы… это… вы в порядке? – Да, – солгала Марина, но посмотрела не на источник голоса, а на собственные руки. Зрелище заставило ее снова зажмуриться

Но слезы сохли быстрее, чем ветер нагонял новые. Из яблочного мякиша застывала реальность со всеми своими острыми углами. Марина вгляделась в черные следы на серой, бугристой ленте, на эту крутую дугу, которая вела туда, куда лучше не смотреть. Мужчина, долбанивший лбом о стекло, имел кровоподтек на лбу, но был здоров и как-то злобно возбужден… черт, кажется, это он ее вышвырнул из салона. Еще какая-то женщина рядом с ним. А где остальные? Неужели сошли? Неужели больше не осталось никого перед аварией?

– Да где же ты, блин, отвечай! – бесился мужчина в телефон у уха, буравя глазами асфальт. Женщина вообще отвернулась. Неужели и она все видела? Только не прислушиваться, только не отвечать!

– …Боже мой, что с девушкой? Она вся…

– Это не ее кровь. Там водитель, он это самое, в общем, она…

Марина вскинула руки к ушам, но было поздно. – …Она пыталась его… ну, как-то спасти, вытащить. Как-то так. – Какой ужас!

Еще не вполне веря в отмену приговора, Марина оглянулась и вгляделась в фигуры тех, кто затеял этот разговор. Один из них – пожилой мужчина в пиджаке, аккуратном, не мятом и не испачканном. Можно было сразу догадаться, что он никогда не садился в маршрутку, не выползал из помятого металла и вообще только вылез из совершенно чужой вселенной, благополучной как пенсия президента и как она же далекой и несбыточной… А в самом деле, откуда он вылез?

Марина успела оглядеться, но куда там – ни домов, ни машин, только лес на все четыре стороны. В такой глуши любой абориген тут же привлекает внимание. Тем чудеснее казалась сама внешность этого старичка. Высокий, худощавый, с аккуратненьким деловым чемоданчиком в руке, он был похож не то на институтского профессора, не то на директора маленькой, но солидной конторки, наверняка заграничной, где не в чести продавать душу маразму. Седые волосы коротко подстрижены, и ни намека на лысину. Небольшие глаза, внимательные, живые, умные и даже хитрые. Моложавое, беззлобное лицо, не враждующее с улыбками, но сейчас почтительно грустное, испуганное, отстраненное. Даже романтичное. Постаревший Байрон, почти остепенившийся в новом мире. Интеллигент, но не обычный постсоветский, который, оставаясь не у дела, бомжевеет быстрее народного самоупийцы. Нет, интеллигент, который не чурается нафталина, но и сохраняется лучше других. Но откуда, черт возьми, откуда?!