Любовь Паршина - Юноша и Зверь. [история чёрного серебра]

Конечно, в этот день он к англичанам не пошел. После горячего Саша с позволения папеньки распрощался с домашними и с гостями, набрал полные карманы крашеных яиц и побежал к Мише-Юленьке. У них с друзьями была на этот день договоренность собраться «по цепочке» – Саша идет к Юленьке, вместе они идут к Юре Волкову, а затем к Диме, и там уже решают, куда идти дальше и что делать.

Юленька в ожидании уже топтался в прихожей. Дверь в его квартиру была открыта настежь, и из кухни несся на лестницу изумительный аромат печеной курицы.

– Христос воскрес! – воскликнул Саша с порога.

– Воистину воскрес! – радостно ответил Юленька, они расцеловались и обменялись яйцами.

У Юленьки дома яйца всегда красили в удивительно темный, почти шоколадный цвет.

Правда, подаренными друг другу яйцами они тут же, в прихожей, стали биться, а разбив, конечно, тут же съели.

Собрав скорлупу, Юленька исчез с ней в кухне, а через минуту вернулся через совершенно другие двери – оказывается, прошел кругом через всю квартиру, сказав своим, что уходит.

Дальше они, как заметил Юленька, «пешком побежали» к Волкову и долго звонили в дверь, прежде чем он вышел к ним уже одетый.

– Ну что, пошли? – быстро спросил он, не давая друзьям произнести главных пасхальных слов. Дверь он тут же закрыл за собой – Юра Волков не слишком любил приглашать гостей к себе домой. Дима предполагал, что он просто стесняется, поскольку семья его живет довольно скромно, отчего и сам Юра вынужден подрабатывать репетиром с первоклашками. Но Саша, единственный из них троих побывавший у Юры дома, понял, что причина тут в другом: в этой квартире было очень хмуро, темно, там не имелось картин и даже книг – разве что в Юриной комнате, где можно было жить и дышать.

Маменька Юры тем вечером так и не вышла, сказавшись нездоровой, а папенька – невысокий, угрюмый и лысоватый человечек – глухо пробурчал приветствие и поспешил скрыться в кабинете. В тот день Саша понял, почему Юра так любит спорить – вся его жизнь была спором с той почвой, из которой он вырос.

Пасху у Волковых дома, похоже, праздновали – во всяком случае, из квартиры доносились голоса, звуки застолья и запах жареного мяса – но друзья знали, что сам он «баловство с писаными яйцами» не признает, никогда ими не бьется и не меняется. Поэтому они просто протянули ему по яйцу.

– И чтоб оба съел! – строгим тоном отрезал Саша, не давая Волкову времени возразить.

Тот прыснул со смеху и положил яйца в карманы.

Двинулись к Диме. Дорогой Саша взглянул украдкой на Юру и увидел, что тот передернул плечами, как птенец коршуна, выползший из своего гнезда в скалах на солнечную лужайку.

Дома у Гуриных дверь открыла «веселая вдова» – так Дима за глаза, любя, называл свою старую тетушку. Она действительно была вдовой и действительно очень веселой, добродушной женщиной.

– О, молодые люди! Христос воскрес, Христос воскрес! – пропела она и каждый из гимназистов, ответив «Воистину воскрес», склонился и поцеловал ее теплую морщинистую щеку. – Проходите, юноши, проходите. Дима? Конечно, он еще не готов! Проходите, не стесняйтесь.

Квартира у Гуриных была большая, просторная. Много комнат, много света и много людей: большая семья – папенька, маменька, бабушка, трое детей – на праздники удваивалась, а то и утраивалась.

Сейчас все двери в квартире были открыты настежь, маленькие дети, приведенные родителями на праздник, носились всюду, возглавляемые Диминой пятилетней сестренкой. На полу в гостиной лежали игрушки – и старые, и новые, только что освобожденные от коробок и оберток.

Дима высунулся из столовой в гостиную, воскликнул «Ой!» и исчез еще на несколько секунд. Вернулся он с тремя пасхальными яйцами – не просто крашеными, а расписными. Он раздал их друзьям, похристосовался со всеми и стал представлять всем выглядывающим в гостиную любопытным родичам. Пришли и хозяева, Димины родители.

Наконец, наглядевшись на новых гостей и поняв, что надолго они не останутся, все снова разбрелись – кто в столовую, чаевничать, кто в кабинет – курить.

– Я знаю, куда нам пойти! – торжественно объявил тогда Дима друзьям.

Сказал он это так торжественно, что все трое даже несколько насторожились. Дима только рассмеялся их лицам, махнул рукой и продолжил:

– У меня приятель есть, актер. Он мне сказал, что сегодня они большой компанией молодых актеров и студентов собираются в одной студии. Будут играть «Ромео и Джульетту», просто так, для себя, для тех, кто придет. Надо будет только для приличия захватить что-то поесть или выпить – все-таки, считайте, в гости идем.

Все с легкостью согласились на Димин план: своего ни у кого не имелось, а посмотреть за простой гостинец спектакль казалось довольно заманчивой идеей. Так что Дима прихватил один из горы куличей, имевшихся у него дома, а на бутылку вина скинулись и купили по дороге.

Студия, в которую они пришли, оказалась не актерской и даже не художественной, а какой-то артистической мастерской. Туда уже понабилось изрядно народу и практически все стулья, кресла, лавки и табуреты были заняты.

Принесенные еда и питье составлялись на общий стол, который уже окрестили театральным буфетом, но надолго там ничто не задерживалось.

Четверо гимназистов сдали то, что принесли, в «буфет», себе взяли по куску имевшейся снеди и сели на подоконник широкого окна – от сцены далековато, но только там удалось разместиться.

Волков в один момент умял свой кусок кулича и положил голову Саше на плечо.

– Я подремлю до второго отделения?.. Разбуди, если в первом кого-нибудь убивать начнут.

– Спи, мой хороший. Пусть тебе приснится тень отца Гамлета.

– Люблю я тебя, Кононов.

– Два Ромео, – хмыкнул кто-то из сидящих впереди.

– Твое счастье, о презренный, что Христос воскрес, – успел выпалить Саша, прежде чем публику призвал к тишине звонок – за хилыми, складными кулисами кто-то отчаянно трезвонил в простой колокольчик.

Затем из-за кулис нарочито степенно и важно вышел молодой человек в тоге и в лавровом венке и, встав в позу, стал читать пролог. Зрители зааплодировали, кое-кто не удержался от смешков – вполне, надо сказать, ожидаемых. Начиная этим и кончая свадьбой веронских влюбленных, все первое действие было сыграно легко, просто, без запинки, то с искренними слезами на глазах, то с изрядной долей юмора, порою на грани фарса.

Впрочем, все молодые актеры ведь понимали, что они не в Александринском театре, что сегодня праздник, и что зрители собрались в ожидании простого студенческого представления. Декорации были условны, костюмы – напротив, пестры и разнообразны. Джульетта, например, была одета в платье явно из эпохи ампира, Тибальт все время проходил в каком-то сценическом, блестящем подобии кольчуги, зато с повязанной на плече красной лентой, отмечавшей его принадлежность к семейству Капулетти. У Меркуцио же в костюме были вещи, явно позаимствованные из облачения шута или Арлекина, что, однако, не нарушало, а скорее дополняло его образ.