Сергей Еримия - Отблески купальского костра

На заросшем травой окруженном стеной кустов и деревьев клочке леса все оставалось таким, каким виделось ранее: человек, бревно, идиллия и безмятежность. Изменилось лишь звуковое оформление. Не было более песен, устал певец, вместо звуков, отдаленно напоминающих размеренное бормотание популярного исполнителя, читающего невнятный речитатив, тишину лесной поляны оглашал просто-таки богатырский храп.

Да, неизвестный ценитель выпивки и любитель прогулок по ночному лесу по-прежнему лежал на живописно-сером средь насыщенной зелени травы бревне, лежал и самозабвенно храпел. Его большая круглая голова перекатывалась по покатой поверхности импровизированного ложа, плавно, размеренно, оттого тембр и громкость храпа тоже менялись, но опять-таки плавно и на удивление мелодично. Стоит отметить, что в разнообразии витающих в воздухе звуков при определенной доле воображения все еще можно было расслышать некое подобие музыки, такую себе симфонию дремлющего леса…

Перекрывая громкий храп, послышалось отчетливое кукование, громкое, но как бы нерешительное. «Ку-ку», – разнеслось по дремлющему лесу. Тут-таки стихло все, даже гортанный хрип человека сменился менее грозными булькающими звуками, да и они потихоньку затихали.

Не дожидаясь следующего птичьего крика, человек в сюртуке бросился к спящему на бревне гуляке, схватил его за плечи, сбросил на землю и, не обращая внимания на вялые попытки сопротивления, поволок туда, где, еле различимые средь призрачного света деревьев, виднелись очертания туманного домика. Втащил под прикрытие полупрозрачных стен, присел рядом, несколько раз легонько хлестнул ладонями по щекам. Изрядно перебравший «горячительного» путешественник что-то невнятное пробормотал, замычал, обижено надул губы и резко отвернулся, наверняка пробуждение в его планы не входило…

Еще одно «Ку-ку» прозвучало в тиши. В отличие от первого, было оно гораздо более глубоким, звучало отчетливее, как минимум, чуточку увереннее.

С третьим возгласом птицы природа пришла в движение. Нет, деревья не тронулись с мест, ходить не научились. Не двигались они, ожила атмосфера ночного леса. Менялась она с каждым мгновением. Особенно остро чувствовалось всевозрастающее напряжение, в воздухе пахло электричеством, свежий и пьянящий витал запах озона, будто во время грозы. Легкий ветерок принялся перемешивать насыщенные ароматы, разнося во все уголки дремлющего леса наэлектризованный воздух, как весть о том, что близок час, что уже скоро…

Очередное «Ку-ку» и в ответ на потуги ветра зашелестели деревья, потянулись кронами к центру поляны. Размахивали они ветвями, будто фехтовальщики шпагами, и не жалея листьев, ни своих, ни чужих, старались оттеснить соседние растения. Особенно настойчивая ближайшая к призрачной избушке молодая березка попыталась забраться тонкой веткой в также призрачное окно. Подвластная ветру веточка коснулась туманной стены, ее листья тут-таки завяли и опали, миновало лишь мгновенье, и голый прутик шустро вернулся к дереву, стыдливо затерялся в густой листве. Урок был усвоен – от избушки лучше держаться подальше.

Пятый выкрик неугомонной птицы. Не думала она успокаиваться. Да и как иначе! Ведь все шло своим чередом, так, как и должно было быть – она провозглашала полночь, потому куковать ей еще…

Деревья уже не шелестели, они трещали, ломали сучья, свои, своих соседей, давили кронами ближайшие кусты, в тщетной попытке как можно ближе протянуть свои руки-ветви, к центру полянки, к тому месту, где все случится, туда, где все произойдет.

Кукушка продекламировала свое очередное «Ку-ку». Над взбудораженным предвкушением лесом пронесся ропот более всего схожий с издевательским смехом. Неизвестно откуда взявшаяся огромная шишка пролетела через всю поляну и угодила точно в темный призрачный прямоугольник окна, того, что в стене полупрозрачного домика. Колокольным набатом по поляне разнесся звон разбившегося стекла. Был звук, но не было осколков, не было щепок, обломков раскуроченной рамы, ничего не было, только в том месте, где реальная шишка соприкоснулась с воображаемым стеклом, сам собой загорелся, разгораясь, огонек, блеклый, тусклый, но на удивление теплый и по-домашнему уютный.

Новое неожиданно громкое «Ку-ку» разнеслось над беснующимся лесом. Тут-таки деревья оставили свои бессмысленные попытки дотянуться до чего-то, что манило их. Ветви замерли, листья обмякли и неподвижно повисли, игнорируя жалкие потуги ветра.

Не успело эхо от очередного птичьего возгласа раствориться в затихшем лесу, новый восьмой по счету крик последовал за ним. Зашумело. Воздух наполнился диким гамом. Казалось, ветер налетел с новой силой, но листья более не шевелились. Казалось, отяжелели они, наполнились желчным соком деревьев, отчаявшихся в своей безысходности.

Все снова переменилось. Гул, который казался шумом ветра, приблизился, громче стал, отчетливее и птичьими стаями закружил над полянкой. Облако воронья спустилось с небес, просочилось меж толстых стволов, укрыло поляну тысячами мечущихся силуэтов извечных вестников несчастья. Кружили птицы, метались, ловко обходя деревья, маховыми перьями задевая высокую траву, громко хлопали крыльями, кричали, будто ссорились, дрались в воздухе, вырывая перья у своих соплеменников…

Громче птичьего переполоха прозвучало следующее монотонное кукование невидимой вестницы времени. Земля вздрогнула и затрепетала. Страшное содрогание всколыхнуло твердь под ногами, вот только это было не землетрясение. Не дрожала земля, вибрировала она, часто, сильно и с малой амплитудой, будто многотысячное войско идет средь деревьев, будто почва прогибается под ритмичным шагом тяжеловооруженных великанов.

Новое «Ку-ку» – ожидание нового бедствия, но ничего не произошло. Ничего страшного. Возможно, даже дрожь земли несколько поутихла, а может, все живое, что находилось на полянке, попросту к ней привыкло?

Одиннадцатое кукование не заставило себя долго ждать. С ним посреди поляны вырос холмик земли. Из образовавшегося конуса выглянула изрядно измазанная ярко-желтой глиной мордочка крота. Он осмотрел окрестности незрячими глазами, высоко поднял нос и принялся принюхиваться. Ноздри подземного жителя часто шевелились, ритмично открывался и закрывался рот. Наверняка он что-то бормотал, на своем, на кротовьем наречии, только тихо так, беззвучно.

Тут же в разных частях полянки, не иначе как в ответ на безмолвный зов одна за другой выросли несколько кротовин. Вершину каждой из них украсила голова любопытного зверька. Точно как и первый самый смелый крот, они часто вдыхали исполненный предвкушением ночной воздух, силились что-то разглядеть, скорее, унюхать…