Натали Бизанс - Возвращение. Сага «Исповедь». Книга пятая

– Эдуард – очень умный и развитый, но физический труд погубит его и без того слабое здоровье, только подумайте, Розалия, сколько мальчик будет зарабатывать, если станет врачом или адвокатом? Подумали? А если он будет физически вкалывать, на сколько хватит его здоровья? Вы же не хотите потерять сына раньше времени?! Более того, если Вы не можете оплачивать его дальнейшую учёбу, я готова помочь.

– Может Вы и вовсе усыновите Эдуарда, Мерлен?

– Это было бы для меня величайшим счастьем, Розалия.

– Что, своих-то детей Бог не дал? Все говорят о том, что Вы – испорченная женщина.

Мерлен побледнела, но сдержалась.

– Счастье Эдуарда – моя единственная цель, и кроме меня ему некому помочь!

– Это Вы правильно заметили, потому что он весь в отца, такой же непутёвый и ни на что не годный!

Это была последняя капля.

– Во сколько вы оцениваете усыновление, Розалия? В пределах разумного, конечно, ибо я не очень богата. Чтобы раз и навсегда решить этот вопрос.

Я сидел в другой комнате, но слышал каждое слово и видел их через открытую дверь. Моё сердце подскочило и бешено застучало в груди. Жить с Мерлен – это всегда был верх моих мечтаний. Господи, помоги!

– Одним дармоедом меньше! Меня устроит… – цена была названа тихо. – Это будет хорошим приданым для Жанны, которую посватал сын мсьё Конана.

– Я достану нужную сумму. С условием, что мальчик будет жить у меня, и вы больше не потребуете доплаты.

– Посмотрим, где ты найдёшь такие деньжищи, Мерлен!

– Найду. Но мы заключим официальный договор об усыновлении Эдуарда, где будут обозначены все условия!

Мерлен ушла. А я так и остался сидеть в темноте своей комнаты, обняв коленки руками. Сон не шёл. Я считал минуты до её возвращения. Оглядев комнату, понял, что меня ничего здесь не держит. Всё, что мне было дорого, связано только с Мерлен.

На следующий день я собрал свои пожитки и ждал, когда она придёт. Мерлен приехала вечером с нотариусом и доктором Милером, он присутствовал как свидетель.

Бумаги были подписаны, деньги отданы, я – продан, но это счастливейший день в моей жизни. В четырнадцать лет я обрёл свободу. Если бы этого не случилось, через пару лет я бы и сам сбежал. Думаю, что моя мать это хорошо понимала, потому и не побрезговала воспользоваться выгодным предложением. Слёзы по мне никто не лил, да и я сам нисколько не был расстроен прощанием с семьёй. К Мерлен мы ехали в карете доктора (которую у нас в городке величали «спасательной»), обняв друг друга и смеясь.

Дома меня ждала солнечная комната с видом на виноградник. Он был создан не для вина, а для красоты, спелые гроздья заглядывали прямо в окно, и на свету виднелись сквозь прозрачные янтарно-зелёные ягоды косточки. На вкус плоды были сладкие и немного терпкие. Аромат любимой Мерлен лаванды сопровождал теперь меня повсюду. Я положил узелок с вещами на кровать и крепко обнял свою спасительницу.

– Теперь всё будет хорошо, Эдуард!

– Сбылась мечта всей моей жизни, крёстная!

– Никто больше не будет унижать тебя, я позабочусь обо всём, мой милый!

– Мерлен, спасибо! Я обещаю во всём слушаться и поддерживать тебя.

– Ты и так наполняешь мою жизнь смыслом, Эдуард. Со дня твоего появления на свет у меня нет никого дороже, мой мальчик.

– Ты не пожалеешь, крёстная, я обещаю!

– Располагайся, родной, это дом – твой, и всё, что здесь есть – в твоём распоряжении, а я должна уйти. Постараюсь к ночи вернуться. Не скучай, мой хороший…

Я видел, как она выходила, экипаж доктора задержался у калитки. Они уехали вместе, и моё сердце тревожно забилось в груди. Жорж Милер был женат и имел троих детей… Неужели ради меня Мерлен пошла на это?

Никогда не посмел бы спросить её, куда она уходит. Были случаи, что и посреди ночи прибегали люди с просьбой помочь очередной роженице, но этого явно было недостаточно, чтобы оправдать наличие денег, которыми обладала моя покровительница. Я очень переживал за неё, потому что любил всем сердцем и желал только счастья, но было ли счастьем то, как она жила?

Каждый день, прожитый рядом с любимой крёстной, был для меня подарком судьбы. Мы не просто ладили, мы не могли надышаться друг другом. Не знаю, можно ли так сильно любить родную мать? Я не просто любил, я обожал и боготворил Мерлен.

У нас никогда не было ссор, не было недопонимания. Мы вместе готовили и убирались, а если она задерживалась, то я очень старался сделать всё к её возвращению сам. В нашем доме всегда стояли свежие букеты цветов, а ещё засушенные пучки благоухающей лаванды, этот запах навсегда у меня связан с воспоминанием о ней… В сезон, когда поля становились фиолетовыми, мы собирали новый урожай: набивали цветочками подушки, сплетали венки, составляли композиции. Даже на шляпках у Мерлен всегда находилась лавандовая веточка. Крёстная одевалась со вкусом, её платья приводили меня в восторг, и, хотя она никогда не жила в Париже, какой-то восхитительный лоск присутствовал в этой женщине. Она была в моих глазах совершенством и отличалась от всех не только ангельским характером и воспитанием, но и внешностью богини.

По воскресеньям мы посещали Церковь, соблюдали все традиции и посты. Мерлен часто ходила на исповедь и старалась привить во мне любовь к Богу. Наш местный священник, отец Даниель, с большим теплом относился к своим прихожанам, его проповеди были интересными и призывали к любви и милосердию.

Иногда я встречал там Розалию и своих сестёр, старшая из них – Жанна, уже была замужем и ждала первенца. Её новая семья была хорошо обеспеченной и держала лучшее в городе кафе. Мсьё Конан, с вечно закрученными усами, и его старший сын Жером, прыщавый молодой человек, занимались обслуживанием посетителей, кухней заведовала свекровь, Жанна занималась посудой и уборкой питейного заведения. Не знаю, был ли этот брак по любви, но, судя по всему, молодые неплохо ладили, и создавалось ощущение удачного замужества. Странно, но при встрече Жанна предпочитала делать вид, что совсем не знает меня и Мерлен, хотя именно благодаря ей получила своё приданное. Ну да Бог с нею, я сильно не расстраивался и не переживал. Как-то так сложилось в моей жизни, что я всегда чувствовал себя чужим и ненужным родным людям. Не было ни поцелуев, ни объятий. Мать даже никогда не спрашивала, хорошо ли мне в другом доме, не интересовалась моим здоровьем и успехами. Почему так произошло? Я не нахожу ответа.

Однажды Мерлен вернулась вся в слезах и, свернувшись калачиком на своей постели, горько зарыдала. Впервые я видел её такой несчастной, и это ввело меня в шок. Я сел возле её кровати, по привычке обняв колени (так всегда меньше болел живот, что часто случалось после удалённой селезёнки) и как верный пёс ждал, пока она успокоится.