Екатерина Люмьер - Любовь и Смерть

– Думаю, вы правы. Граф, скажите, вы знаете что-нибудь связанное с горным хрусталем, обсидианом и морионом? – мой голос беспричинно задрожал, когда я увидел в глазах графа понимание того, о чем я говорил. Я решил попытаться узнать хоть какую-то информацию, чтобы понять, что со мной происходит.

Он прищурился и с пару секунд молча смотрел на меня.

– Не имею ни малейшего понятия, Уильям, – произнес он и встал, чтобы незамедлительно покинуть комнату. – Прошу вас, отдыхайте, а мне нужно закончить некоторые неотложные дела.

Надеюсь, что мне показалась та довольная и несколько зловещая ухмылка, что появилась на его лице, когда он обернулся, закрывая дверь.

По спине пробежал холод и ощутимая дрожь.

Граф мне солгал.

Мое здоровье восстановилось спустя четыре дня: жар спал, боль в ушах практически перестала, а горло вовсе не напоминало о себе. Прежде всего в то утро, когда я наконец-то почувствовал себя хорошо, с удовольствием выпил чашку горячего травяного чая. Граф сказал, что в сборе были перечная мята и плоды крыжовника, чтобы снять грудное воспаление, поскольку в первую очередь у меня возобновился бронхит – я очень часто болел им в детстве, а потому при каждом удобном случае недуг вновь напоминал о себе, – и его нужно было устранить. Ион был чрезвычайно бережным и терпеливым хозяином, что заботился обо мне, как о самом важном госте его дома. Стало быть, ему не хватало человеческого общения в столь уединенном и отдаленном от цивилизации месте, хотя стоит сказать, что этот замок, пожалуй, был наиболее привлекательным местом во всей Румынии.

Первым, что я отметил по прибытии, было то, что замок был мрачным, полуразрушенным, напоминавшим древние руины, дышащие на ладан, как, впрочем, и его хозяин. И в замке было невероятно холодно. Промораживало до костей, несмотря на то, что только недавно отступило лето. В коридорах гулко раздавалось эхо шагов, завывал ветер, гуляя сквозняком из восточного крыла в западное, практически не было света и отопления – камины находились исключительно в редких спальнях, – тут и там были разбиты стекла на уровне человеческих глаз, как и некоторые зеркала, если они и были. Все это меня хоть и настораживало, но совсем не пугало. Не в моих правилах было бояться неизведанного. Я предпочитал его постигать. Но, еще не представляя, с чем столкнулся, я жадно изучал каждую комнату, куда мне было дозволено зайти, брал книги из библиотеки, захлебываясь читал то, что хотелось, покуда у меня было время, что появилось так внезапно и совершенно неожиданно. Стоит ли упоминать вновь, что метель разошлась до той степени, что горы и лес под замком были полностью укрыты белой пеленой, и едва ли можно было что-то разглядеть из окна, в результате чего я совершенно не мог покинуть замок и отправиться в Лондон? Стало быть, нет.

И я решил проводить время с пользой: изучил ту самую книгу о камнях и минералах вдоль и поперек, всей душой благодаря составителя румынско-английского словаря, с помощью которого я и преуспел в своем занятии, а потом о значениях и использовании ископаемых я знал буквально все. Дочитал книгу о ядах, которую взял с собой и не открывал во время всего пути, поскольку на это не было времени. С невероятным удовольствием проглотил книгу по истории Румынии, услужливо предоставленную Его Светлостью. В общем, занимался именно тем, чего душа желала. Мне совершенно не было скучно, и за это я мог поблагодарить фон Штауффенберга: каждый вечер он приходил ко мне в комнату, и мы беседовали об истории, поскольку граф оказался невероятно образован, и даже про различные легенды о стригоях и колдунах – раньше я и подумать не мог, что подобное меня вообще будет интересовать, но, видимо, сказывается окружение и общая атмосфера, – и другой румынской нежити.

Покуда я ночевал на постоялых дворах и переезжал из поселения в поселение, я, отвечая на вопрос о том, куда же направляюсь, встречал только удивление, и каждый буквально норовил перекреститься, причитая о том, что я пропаду и не вернусь, буду обескровлен и позабыт на вечные лета. Великолепная перспектива, думал я, глумной чудак, говорили они. Фон Штауффенберг был замечательным собеседником, и замок был предметом моего охотного изучения, но и это любопытство, сопряженное с некоторой беспечностью, привели меня в северные коридоры, куда мне настоятельно не рекомендовали ходить, поскольку та часть замка была полуразрушена, я мог заболеть вновь или даже просто пораниться, оступившись. Но пытливость и дотошность взяли верх, а потому одним утром, когда граф вновь оставил меня, сославшись на невероятное количество дел и на отсутствие свободного времени, я направился именно в северное крыло. Коридоры в ту сторону вели пустые, не украшенные гобеленами, пыльные и темные – отсутствовали даже держатели для факелов, – но, благо, хоть день был и чрезвычайно пасмурный, свет все-таки проникал в мрачное помещение. Отчего-то, покуда я двигался в необходимом мне направлении, я задумался о том, что граф мне солгал, ведь я явственно увидел в его глазах, что он прекрасно знал, о чем я ему сказал.

Я прочитал в книге все, что мог, о тех минералах – горном хрустале, морионе и обсидиане, но не знал, имело ли это все хоть какое-либо практическое значение. С чем была связана его ложь? С нежеланием выдать каких-то собственных тайн? Но, как бы то ни было, сон-то приснился именно мне, и он был не более, чем порождением моего усталого и опьяненного запахом розмарина разумом, хотя откуда было взяться этому дурману, когда я всего лишь тронул несколько веток на столе под завешенным портретом? Логически не сходилось абсолютно ничего! Это раздражало и заставляло постоянно искать ответы на вопросы, которых тогда я найти совершенно не мог, потому что все, что происходило, не поддавалось ни законам логики, ни реальности бытия, к которым каждый из нас привык.

Спустя несколько минут, поворотов и коридоров, я наконец-то дошел до северной части замка. И правда, здесь была полуразрушена стена, обвалились в пропасть часть прохода и потолка, всюду лежали осколки битого стекла из арочных окон. Вторая же половина коридора, уцелевшая, была завалена частью рухнувшей кладки, но туда вполне мог протиснуться человек. Достаточно худой человек, надо сказать. Что я и сделал. Пройдя по краю оставшегося пола над зиявшим обрывом, я проскользнул под сводом двух перекрещенных перекрытий. Интересно, а по какой причине обвалился свод? Вряд ли из-за длительной осады, попадания пушечного ядра или землетрясения, и если я не додумаюсь сам, то и у графа не смогу спросить, хотя, если найти правильные слова, то он не догадается, что я посещал это крыло. Хотя, нет, догадается.