Екатерина Люмьер - Любовь и Смерть

В конечном итоге, благодаря погоде и гулявшему по замку сквозняку, я заболел. У меня обострился бронхит, заболело горло и воспалились уши. Я не вставал практически сутки, лежал и мучился от простреливающей боли, от ломоты костей. Помню только, что граф посетил меня, что-то сказал и дал выпить нечто странное на вкус. Знаю, что еще долго на языке оставалось послевкусие шалфея. Я лежал долго, неделю, не меньше, и мне снились сны, которые я не запоминал, но я все время чувствовал рядом с собой присутствие графа, что в простые дни не проявлял ко мне такой заботы и внимания. Правда, больной посланник из Англии – обуза, не больше и не меньше. Метель, как оказалось, перестала, и в одну ночь, абсолютно изможденный лихорадкой, я пил горячий травяной сбор и просто сидел на постели, смотря в огромное окно, сквозь которое в комнату проникал ветер, незаметно волнуя огонь свечей, стоящих на столе. И только спустя какое-то время после того, как я пришел в себя, осознал, что спал в той самой комнате, где висел портрет.

– Это самая теплая спальня в замке, мистер Холт, и самая, пожалуй, уютная, – граф столь незаметно проскользнул в помещение, что я даже вздрогнул от неожиданности, резко втянул воздух носом и гулко закашлялся – болезнь все еще не отпустила меня окончательно. Жар и озноб отступили, и уши перестали гореть болью, и только горло напоминало о том, что я уже неделю в совершенно ужасном состоянии.

– Спасибо, что проявили такую заботу и участие, Ваша Светлость, – произнес я осипшим голосом. Я не разговаривал так долго, бормотал в бреду, как помню, а потому вышло не особенно благозвучно. – Вашими усилиями я жив и почти здоров. Простите, что вам приходится находиться в моем обществе столь долго, сколь не было задумано с самого начала.

– Милый друг, вы не представляете, какая скука быть здесь одному, словно в заточении, коротать последние годы жизни, надеясь, что какой-нибудь иностранец или местный заскочит на стаканчик цуйки да разговор по душам, – фон Штауффенберг присел в кресло напротив меня. Мне показалось, что он помолодел на десяток лет, не меньше.

Морщины стали менее глубокими, а бледная кожа, словно у мертвеца, налилась кровью и стала упругой, здоровой и гладкой; редкие волосы стали гуще и темнее, и только глаза его не изменились. Он не пугал меня, но вызывал интерес, и я не мог отказать себе в удовольствии, несколько, быть может, извращенном, чтобы побеседовать с ним на некоторые темы.

– Граф, если вам не в тягость, расскажите пожалуйста, кому принадлежала эта комната? Я имел смелость зайти в нее из-за любопытства и непреодолимой скуки, покуда прогуливался по замку, и обнаружил ее, натопленную и убранную. Вы говорили, что живете здесь один, – я понимал, что подобный разговор может разозлить его или вывести из себя, поскольку я вторгся на территорию, куда мне не следовало заходить, но не в моих правилах было отступать от возможности узнать что-то весомое. Но, к моему вящему удивлению, он не проявил и толики недовольства.

– Князь без княжества Вильгельм Хованский, первый советник князя Валахии Иона I. Именно ему предназначалась эта комната, но, к сожалению, заговор против власти господаря привел к казни юноши. Эта комната для моего предшественника была чем-то навроде алтаря по павшей любви, а потому я посчитал необходимым сохранить ее подобной, чтобы не вызвать гнева древнего духа. Вы ведь знаете, что у нас, в Румынии, нечисть в почете, – граф ухмыльнулся и сложил руки на груди. Он говорил, не отрывая взгляда от моего лица ни на мгновение, но мне не было не по себе. Быть может, привык?

– Я до приезда в Румынию даже и не верил в сверхъестественных существ, но здесь все буквально кишит ими, кажется. Всюду будто духи воют, оборотни по лесам бегают, да драконы взрезают крыльями небо. Я бы и в вампиров, пожалуй, поверил. Самое то, чтобы жить и не бояться солнца, – отставив чашку с травяным сбором на тумбочку и сложив руки на груди, как и граф, я откинулся на подушки и мгновенно расслабился. Если в первую неделю я и чувствовал себя пленником замка, то сейчас скорее просто был гостем, которого непогода и слабое здоровье заставили повременить с отъездом обратно.

Его Светлость тихо засмеялся, и его лицо перестало вызывать у меня отвращение, как это было в первые дни. Не знаю, с чем это было связано, но я даже почувствовал себя комфортно в его окружении, лежа в постели в комнате, которая являлась буквально живым напоминанием о существовании отдельно взятой личности.

– Не дурно ли то, что я сплю в этой комнате, когда она уже, можно сказать, принадлежит конкретному, пускай и покойному, человеку? – осведомился я, закашлявшись по окончании вновь.

– Не думаю, мой друг, не думаю, поскольку юноша был добрый и всепонимающий, полагаю, он простит то, что мы воспользовались его опочивальней, повторюсь, самой уютной и теплой в замке, чтобы поправить ваше здоровье, Уильям, – фон Штауффенберг прервался на мгновение и продолжил. – Вы были больны не менее пяти дней и лихорадили еженощно. Я давал вам лекарственный травяной сбор и постарался сделать прогревание. Будьте благоразумны и не гуляйте по замку без теплой верхней одежды. Сквозняки буквально могут быть смертельны.

– Простите, Ваша Светлость, а не могли бы вы мне рассказать еще что-нибудь о князе Хованском? Я, любопытства ради, и чтобы развеять скуку, обратил внимание на книгу, что лежала на столе, о камнях и минералах, и, найдя в библиотеке словарь, приступил к чтению. Не могло ли быть так, что князь помышлял чем-то вроде, – я выдержал паузу и добавил, – колдовства?

– Кто только ни помышлял колдовством на этих землях, друг мой! – граф ухмыльнулся вновь. – Куда ни взгляни, до сих пор можно сыскать уйму колдунов, ворожей и ведьм! – он говорил на подобную тему не без удовольствия, явно желая продолжать.

– А как вы считаете, граф, настоящее ли то колдовство или придумка и ложь ради получения денег да запугивания? В современном мире науки и прогресса нельзя не усомниться в правдивости подобных предприятий! – кажется, я, наоборот, стал сомневаться в том, что наука может объяснить происхождение всех явлений.

– То, что вы во что-либо не верите, не является доказательством того, что чего-то подобного не существует, Уильям, – фон Штауффеберг перевел взгляд на завешенный портрет. – Предания гласят, что он был сильным колдуном, что заворожил господаря и повелевал им, словно марионеткой, в угоду своим целям. Злословили всегда и будут злословить, и мы не можем быть уверены, так ли то было на самом деле, но те, кто был верен Иону в те темные времена, оставили заметки о том, что это был юноша невероятно образованный, ловкий умелец и хитрец. Он был чертовски красив. Его описывают чернокудрым чаровником с глазами цвета хризопраза. А колдовал ли он? А кто не колдовал, другой вопрос? – фон Штауффенберг только пожал плечами. – Никогда не знаешь, чему верить, а чему нет, когда прошло уже не одно столетие.