Дженни Джонс - Голубое поместье

Она убирает руки.

— Что случилось? Твое лицо… Рассказывай.

— А Элизабет? — В его голосе звучит неподдельная тревога.

— Она спит. Был доктор, с ней все в порядке.

Он все еще ждет, и Маргарет предоставляет ему то, чего он хочет.

— Она ничего не сказала.

Родди вздыхает, обворожительно улыбаясь.

— Какой-то сукин сын — прости, тетя — вывалился из леса, пока мы купались. Я находился на другой стороне озера и сначала не понял, что происходит. Я случайно заметил это. Закричал и бросился за ним, но он побежал в лес…

— Твоя одежда внизу, — перебивает она голосом, звучащим откуда-то издалека. — Шэдуэлл видел, что случилось, правда?

— Он направлялся к озеру. Я крикнул, чтобы он приглядел за Элизабет, и продолжил поиск.

— Почему ты не послал Шэдуэлла? Он был одет, а ты волновался за Элизабет. — Она понимает, что просит его… молит его придумать более складную историю.

Родди делает паузу.

— Яне думал, — говорит он наконец, — Мне показалось естественным броситься за негодяем. — Он прикасается к лицу, и она видит покрытую кровью глубокую ссадину, протянувшуюся от глаза до подбородка. — Я натолкнулся на дерево и заработал вот это. Сейчас, возвращаясь домой. — Голос его внезапно сделался менее уверенным.

— Лучше помажь рану йодом. — Странно, как крепка привычка заботиться. — А теперь ступай в постель, Родди, поговорим утром. — Она так устала, что едва способна думать. Родди наклоняется над ней, целует в лоб.

— Спи спокойно, тетя Мег. С Элизабет все будет в порядке, и мы поймаем этого типа.

— Надеюсь. — Она поворачивается и направляется вдоль галереи. Позади Родди шумно ступает по лестнице, наверное, спускается вниз, чтобы выпить бренди.

Она застывает у своей двери. К лодыжкам прикасается дуновение теплого воздуха, нечто живое.

В смятении она смотрит вниз. Существо мягко ступает по галерее к комнате Элизабет, скребется в дверь. Оцепенев, она не обращает внимания на белую шерсть, багровые кончики ушей, красные глаза, хотя автоматически провожает его взглядом. Подобное создание не может существовать, и ее сознание не признает странную тварь, пытается узнать в ней что-нибудь более приемлемое. Маргарет думает: я должна остаться с Элизабет, она может проснуться. Ей нужна охрана.

Следуя за тварью, Маргарет направляется в комнату племянницы и всю ночь проводит возле ее постели.

В ранний час ее будят послышавшиеся в галерее шаги и теплое шевеление воздуха возле лодыжек. Дверь медленно открывается.

Маргарет сидит, изображая спящую, челюсть ее отвисла.

Родди на минуту замирает на пороге и наблюдает. А потом уходит, и дверь закрывается.

Утром Маргарет спускается вниз раньше него. Она умылась, переоделась, причесалась. Она спокойна и непреклонна.

Она ожидает его возле столовой. По ее требованию Шэдуэлл стоит у двери. Родерик Банньер окидывает их по очереди быстрым взглядом и, молча, бледнеет. Красная рана на лице расширяется.

— По-моему, тебе нужно пойти в армию, Родди. Уезжай — сегодня, немедленно — и записывайся. Недавно объявили войну, сильные молодые люди нужны. Я не хочу снова видеть тебя в этом доме. — Она просто не способна на это.

— Какую чушь наговорил тебе Шэдуэлл? — Глаза его сверкают, губы стиснуты. Она качает головой. — Или это сделала Элизабет? Маленькая сестричка?

— Убирайся отсюда, Родди! Убирайся, прежде чем я позову полицию.

Шэдуэлл делает шаг вперед.

— Мне надо собраться.

— Твои вещи ждут тебя в машине. Шэдуэлл отвезет тебя на станцию.

И вновь его глаза мечутся между ними.

— Вы оба ошиблись, понятно, и еще пожалеете об этом.

Она ничего не отвечает, позволяет ему пройти мимо и видит, как, хлопнув дверью, Родерик покидает поместье.

Она слышит движение наверху.

— Лиззи, дорогая?! Сейчас иду.

Не оглянувшись, она бросается наверх к племяннице. Она даже не слышит, как отъезжает машина.

Родерик Банньер оставил Голубое поместье.»

Том опустил карандаш и подумал: хотелось бы знать, при каких обстоятельствах я сам оставлю это поместье. Сейчас нет никаких войн, внезапный отъезд объяснить будет сложнее…

Но я не сделал ничего плохого, возразил его рассудок, такого, что может заставить меня бежать; я не обесчестил ни дом, ни Кейт.

Итак, его сочинение обратилось к событиям, которые всегда были тайной. Едва ли об этом нужно читать другим; подобные откровения слишком тяжелы, чтобы открывать их даже спустя столько времени.

Сомнений не может быть. Том знал собственное дарование достаточно хорошо, чтобы понимать: он не мог придумать эту скорбную повесть. Она уже существовала. Ее выдыхали стены дома, гнал по коридорам сквозняк, грело пятнышко света на подоконнике.

Книги, которые приходилось ему открывать… слова из песен, застрявшие в его памяти: все это свидетельствовало о том, что эта повесть будет написана и окажется правдой.

Том как достаточно трезвый человек признавал существование двух уровней в природе истины: объективного и поэтического, или интуитивного. Его сочинение удовлетворяло как раз последнему толкованию.

Возможно, он был прав с обеих сторон. Почему иначе были изменены обычные законы наследования? Пусть Розамунда ненавидела мужчин — это еще не основание, чтобы лишить собственного сына даже малой доли наследства. Грех (Том тщательно взвесил слово в уме), соединивший инцест и насилие, безусловно, объяснял случившееся. После короткого союза Родерик и Элизабет прожили жизнь врозь. Интересно, встречались ли еще брат и сестра? Надо бы выяснить это…

Он осадил себя: что такое, с чего это он принимает наваждение за реальность? Наконец-то, вот он и признал: повесть охватывает его как наваждение, использует его творческие способности в собственных целях… но ведь так случается почти всегда? Так появляются на свет все книги. Клише, о котором он всегда предпочитал не вспоминать, предстало перед ним. Произведения существуют в своем собственном измерении, они только заставляют писателя найти себя. Искусство писателя в том и заключается, чтобы описать нечто уже существующее… Какой ужас, что скажет Алисия?! Он представил себе ее насмешки, ее цинизм. Мать Саймона, преподававшая английский в Кембридже, без сомнения, назовет подобные вычурные идеи болтовней.

Он отправился обедать и испытывал неподдельное облегчение вместе с Кейт, смеясь, поддразнивал Рут. Но в глубине души он был удивлен и встревожен. После этого Том переговорил с Саймоном о политике и экономике, находя эти темы столь же чуждыми и неуместными, как «бабушкины сказки».

Интересно, что еще расскажет ему дом?

— Позволь мне сегодня ночью остаться с тобой. — Рука Кейт на его плече была теплой и дружелюбной.