Анна Кирьянова - Охота Сорни-Най [журнальный вариант]

Он понял, что деньги — это очень хорошо, великолепно, а вот люди — это больно, опасно и неприятно. Родителей Вахлаков теперь просто презирал: ему были отвратительны их уродство, убожество, бедность, он ясно понял их никчемность. Родители были нужны в этом мире только для Олега, для его рождения и обслуживания. И то, как видите, они не всегда справлялись со своими обязанностями.

В школе Олег учился хорошо. Сообразительный, разговорчивый, всегда в ровном хорошем настроении, он нравился учителям, а вот ребята старались держаться от него подальше. Он чем-то раздражал детей, они интуитивно чуяли в нем какую-то неискренность и фальшь, которую не могли ощутить измотанные и усталые учителя. Олег первым отвечал на уроках, тянул руку, дрожа от возбуждения, молил: “Спросите меня! Меня! Я знаю!” — и хорошо, бойко отвечал урок. Память у него была отличная. Родители тряслись от восторга, когда Олежек зачитывал им отметки из своего табеля. Они не могли помочь ему с уроками, но их радость и восхищение заменяли все остальное.

Олег продолжал воровать, но теперь он стал более осторожным и в то же время — дерзким. Он крал завтраки у других школьников, воровал мелочь из легкомысленно брошенных портфельчиков и мешков, но делал это очень тихо, очень аккуратно. Пожирая в углу за школой чей-нибудь жалкий бутерброд, тоненько-тоненько намазанный повидлом или маргарином, Вахлаков ощущал себя владыкой мира, сильным, смелым, опасным…

После очередной кражи Олег на время затаивался, терпел, ждал, когда же снова он почувствует знакомое возбуждение, сладкое напряжение в груди и животе, всегда предшествовавшее кражам. Иногда украденные вещи были ему не нужны; так, у Вани Макарова он своровал красивый лаковый пенал с выдвижной крышкой. Хранить пенал, а тем более пользоваться им было опасно — Ваня или кто-то из ребят сразу узнали бы вещь, поэтому Вахлаков без сожаления выкинул пенал в мутные воды Исети, наблюдая, как тяжелая лаковая коробочка идет ко дну вместе с Ваниными перышками, карандашами и ластиком.

В седьмом классе Вахлаков чуть не попался. Раньше кражи приписывали кому-то другому: мальчишкам из неблагополучных семей, гардеробщице тете Нюсе с сизым от вечного пьянства носом, случайно забредшим в школу хулиганам из окрестных дворов… Чистенький, аккуратный, упитанный Вахлаков вместе со всеми сокрушался и негодовал по поводу негодяев и преступников, принимал горячее участие в поиске похищенного и оставался вне подозрений. К тому же он промышлял кражами не слишком часто, раз в четверть, чтобы не попасться.

Шел второй год войны. Голод и холод добрались до Урала, куда эвакуировали заводы, фабрики, людей… Хлеб выдавали по карточкам, нормы выдачи становились все меньше и меньше. Дети были вечно голодны, ведь им еще надо было расти; по карточкам для иждивенцев, к которым относились школьники, давали немного хлеба. Вахлакову приходилось нелегко: он привык плотно и обильно кушать под одобрительные восклицания родителей, шарящих по столу, чтобы придвинуть любимому сыну кусок послаще и побольше. Теперь стало голодно: отцу и матери давали дополнительные пайки как инвалидам, но это была капля в море — нужно было кормить фронт. Вахлаков, как и все ребята, мечтал о дне, когда он съест целую булку хлеба один, ни с кем не делясь, будет кусать и жевать вкусный мякиш, набивая полный рот великолепным хлебом, чуть сыроватым, тяжелым, ноздреватым, восхитительно пахнущим… Но на очередное воровство его толкнул не постоянный сосущий голод, а новое, еще более острое чувство напряжения; Вахлакову снились стыдные сны, он с удивлением видел, как меняется его все еще плотное, только чуть похудевшее тело, как появляются черные жесткие волосы под мышками и на лобке.

Он не мог больше сдерживаться: вошел в учительскую и из потрепанной сумки классной руководительницы вытащил хлебные карточки, маленькие квадратики серой бумаги, на которых черными буковками было напечатано: “Хлеб”. Каждый день следовало выкупать несколько граммов хлеба, а продавщица большими ножницами выстригала квадратик. Месяц только начался, были выстрижены всего три квадратика. Вахлаков сунул карточки в карман и пошел к дверям. Тут в глубине коридора послышались шаги — кто-то быстро приближался к учительской. Ужас пополз по мгновенно взмокшей спине вора. Его руки и ноги похолодели, язык прилип к высохшему небу, Олег растерялся и тупо глядел на белую дверь, готовую вот-вот распахнуться. В тот момент, когда дверная ручка начала поворачиваться под нажимом чьей-то руки, Вахлаков вышел из ступора и моментально залез под стол, удивительно ловко разместив свое крупное, уже не детское тело в пространстве между ножками. Стол стоял у стены, боком к входу, так что в полутьме (электричество тоже было лимитировано) парня было совсем не видно. В комнату вошла завуч, Вера Сергеевна, полная женщина с высокой прической. Она прошествовала к своему столу, взяла журнал, стопку тетрадей и вышла, оставив Вахлакова в полном расслаблении и странной одури. Он почувствовал жжение и сырость в трусах: в первый раз в жизни он испытал половое удовлетворение.

Карточки он отоваривал в разных магазинах, меняя их у барыг-перекупщиков. Ему пришлось потерять на этой операции почти половину добытого, но карточки выдавались для отоварки в одном магазине, к которому был “прикреплен” гражданин. Олега могли запомнить, разоблачить, выдать: он не хотел рисковать. Выкупленный хлеб он с наслаждением пожирал, как зверь; как жрал когда-то мороженое, купленное на украденные у родителей деньги.

История с кражей карточек произвела в школе дикий переполох; вызывали даже милицию, но усталый до смерти безрукий фронтовик только скорбно покачал головой; какие там отпечатки пальцев, все захватано и заляпано, да и в лаборатории криминалистики некому работать — все ушли на фронт. В основном расследуют только дела об убийстве и, конечно, хищениях государственной собственности. А тут даже неясно, не потеряла ли сама растяпа училка свои драгоценные карточки где-нибудь в битком набитом трамвае или на темной улице. А теперь заявляет о краже, чтобы чего-то там добиться, переложить ответственность на милицию…

Вора так и не нашли, а классная руководительница месяц носила домой, двум детям, жалкие судки с пустым супом из школьной столовой — ей оказали материальную помощь, какую могли оказать в тот тяжелый год. Она продала, вернее, обменяла на буханку хлеба свои сапоги и пальто. Больше у нее ничего не было. Вахлакову было жалко учительницу; он вместе с ребятами сложился и отдал в ее пользу стограммовый кусочек хлеба, положенный ему на обед. Он ведь не был извергом или отъявленным мерзавцем. Просто ему нравилось чувствовать свое превосходство над слепцами, населявшими мир.