Яков Шехтер - Астроном

С одной из этих дам у меня чуть не случился конфуз. Здоровенная, даже на фоне прочих, бабища, с лицом цвета лежалой говядины, подошла почти вплотную, держа на руках ребенка. Мальчику на вид было года три или четыре, он лежал на руках у матери, закрыв глаза и бессильно свесив руки. Лоб его покрывала испарина. На вполне внятном иврите бабища объяснила, что возвращается от врача, ребенок болен, живут они во-о-он в том доме, и она просит разрешения пройти.

Я заколебался. В конце-концов, мы же не воюем с мирным населением, пусть оно и враждебно, и не издеваемся над больными детьми. Испарина на лбу, возможно, означает, что у мальчика высокая температура. Ребенку нужно в постель, теплого молока, лекарство. Пока я колебался, арабка стояла, наклонив голову. Я уже было собрался отойти в сторону и пропустить ее, но тут она окатила меня взглядом, наполненным такой ненавистью, что всякое желание идти ей на встречу тут же пропало.

– Запрещено, – сказал я по-арабски. – Нет прохода.

Бабища злобно плюнула мне под ноги, отошла в сторону шагов на пять и резким движением сбросила ребенка на землю. Он, словно того ожидая, тут же пустился бежать к группе мальчишек, кучковавшейся у крайнего ряда прилавков. Теперь стало понятно, отчего на его лбу блестели капли пота.

Разозлившись, я решил про себя, что больше не вступаю ни в какие разговоры, и не рассматриваю документы. Как только очередная фигура, опустив очи долу, приближалась к блокпосту, я останавливал ее решительным окриком, и властным движением руки приказывал заворачивать оглобли. Арабы моментально ощутили смену психологического состояния часового и перестали штурмовать проход.

Теперь мое внимание занимали только мальчишки. Они с гордым и независимым видом то дефилировали мимо блокпоста, то собирались в группки возле угла ближайшего дома, то снова рассыпались по сторонам улицы. Их грубые лица, покрытые угольными точками угрей и огненного цвета прыщами, разодранными до крови бесконечным почесыванием, внушали опасения. Я гнал мальчишек прочь, ведь от этой публики можно было ждать чего угодно: от камня в голову до ножа в спину. Но они не уходили, а, отодвигаясь на пару десятков метров, снова собирались в кучку.

Опасность витала в воздухе, не зря наш патруль выходил на маршрут в полной боевой выкладке и со взведенными ружьями. Я еще раз внимательно оглядел рынок и не поверил своим глазам. Между лотками лихо крутились на велосипедах двое десятилетних мальчишек в кипах и цицит навыпуск. Их длинные пейсики развевались за спинами, точно ленточки от бескозырок. Один из них круто затормозил, взял лотка помидор, и что-то спросил у продавца. Тот взмахнул ладонью, подтверждая мизерность цены, но мальчишка отрицательно покачал головой, и покатил дальше.

– Это дети поселенцев, – сказал Моти. – Чувствуют себя, как рыбы в воде. Еще бы, они ведь родились в Хевроне, выросли на этих улицах.

– Но куда смотрят их родители? Ведь тут убивают!

– Я знаю, куда они смотрят? – сказал Моти, и вдруг вскочил со своего места.

– Это еще что такое? – он провел пальцами по рукаву гимнастерки и скривился от отвращения.

Пальцы были густо перепачканы желто-коричневой слизью. Мы задрали головы вверх. Прямо над Моти, уцепившись за выступающий из стены камень, сидел голубь. Оттопырив хвост, он выпустил еще одну порцию слизи, оторвался от стены и упорхнул за крышу противоположного дома. Второй заряд угодил прямо на приклад Мотиного М-16. Разразившись самыми недостойными ругательствами, Моти вытащил из кармана тщательно уложенный сверток туалетной бумаги, и принялся оттирать рукав и боевое оружие.

– Не матерись так низко и грязно, – сказал я, пытаясь утишить горе товарища. – Это ведь хорошая примета, к счастью.

– Тебе бы такое счастье, – огрызнулся Моти. – И вообще, твое время вышло, дай-ка я тебя сменю.

Я пересел в тень, а он загородил собой проход. Проверка моего счастья длилась довольно долго. То и дело мы посматривали на выступ в стене, ожидая появления голубя. На всякий случай я приготовил несколько камушков, чтоб шугануть счастьеносителя, но он так и не появился.

Смену часового арабы заметили не сразу. Только минут через пятнадцать перед блокпостом снова зашуршали предъявляемые бумажки мнимых удостоверений, гневно замахали руками мужчины, злобно заверещали женщины.

Надо отдать Моте должное, он оказался куда решительней меня и спустя полчаса, убедившись в неколебимости часового, арабы схлынули. Мы уже собрались завести один из тех ничего не значащих разговоров, которые так славно скрашивают караульство, когда к блокпосту подошел слепой. В руках он держал длинный прутик, которым постукивал по стене дома. Стены покрывал слой липкой коричневой грязи, их никто никогда не мыл, поэтому стук палочки получался приглушенным. Пунцовые веки слепого, казалось, были выворочены наружу, бледные губы искривлены гримасой жалобной покорности, волосы всклокочены. От него исходил тяжелый запах пота и мочи. Слепой уперся в мешки с песком и недоумевающе замотал головой.

– Проход закрыт, – объяснил Моти, отворачивая нос в сторону.

– Я тут живу, – забормотал слепой, – тут через три дома. Пустите, пустите, пожалуйста.

Мы с Мотей переглянулись. Для зрячего обход через соседние переулки пустяковое дело, но для слепого… Грозное начальство каталось на новом джипе где-то далеко, да и вообще, мы не воюем с мирным населением.

Моти отошел в сторону.

– Иди, дед.

Тот благодарно махнул головой, обогнул мешки, снова приблизился к стенке, стуканул по ней прутиком, и двинулся дальше. С минуту мы с Мотей провожали его взглядами, а потом отвернулись и чувством выполненного доброго дела, снова принялись озирать рынок.

Сзади раздался крик. Слепой приплясывал метрах в тридцати от нас, у начала переулка. Веки его уже не отливали пунцовым, а движения были движениями вполне зрячего человека. Увидев, что мы обернулись, он сделал международный жест, означающий процесс совокупления, в котором пассивной стороной были, по его мнению, мы с Моти и бегом скрылся в переулке.

– Вот гад! – сказал Моти. – Он веки специально вывернул, а мы, дураки, ушки развесили.

Не успели мы обсудить собственную лопоухость, как из переулка донесся шум мотора, и оттуда выскочил джип командира. Мнимый слепой сидел на заднем сиденье рядом с резервистом из второго взвода. Видимо после ночного происшествия командир опасался ездить в одиночку. Резко затормозив, он остановил джип возле блокпоста, пружинисто выскочил, подошел к нам.

– Как служба идет, чеченцы?

Слухи и клички в нашей армии распространяются с быстротой радиоволны. Кто-то уже успел брякнуть в трубку о прозвище, и оно моментально докатилось до начальства.