Яков Шехтер - Астроном

Мы с Моти переглянулись. Понятно….. Арабка нажаловалась.

– Вы решили, что тут Чечня? Зарубите на своих носах, ваша имперская русская ментальность тут не работает. Спрячьте ее подальше, иначе я засажу вас на пару месяцев в тюрьму, подумать о времени и месте. Мы не воюем с мирным населением, пусть оно и враждебно. И не врываемся в чужие дома, и не пугаем детей. Если такое нужно сделать, то решение будет приниматься не на уровне рядовых солдат, и даже не на моем. Понятно? А рядовые солдаты, за проявленную самостоятельность и хамство с завтрашнего дня переводятся на более тяжелую работу. И благодарите Б-га, – тут ротный ткнул рукой в сторону усыпальницы патриархов, – что эта дура не догадалась представить разбитую посуду и порванное белье в качестве доказательства вашей деятельности. Иначе бы сидеть вам сейчас в кутузке и писать подробные отчеты о случившимся. Рембо недоделанные…..

Он еще раз презрительно оглядел нас и ушел. Мы поплелись раздеваться и объяснять соседям, о каком таком инциденте идет речь. Разговоры не стихали до полуночи и прекратились, когда дядя Сэм принялся оглушительно храпеть. Беседовать под аккомпанемент его рулад и присвистов было невозможным.

Утром я проснулся с ощущением надвигающихся неприятностей. Что именно имел в виду ротный, обещая более тяжелую работу никто не знал, но его возможности в отягчении условий службы были практически неограниченными. Мы быстро позавтракали, собрали амуницию и спустились вниз, дожидаться «нун-нуна». Он прибыл вовремя, однако не успели мы с Моти усесться на привычные места, как водитель объявил, что нас двоих он должен отвезти не на старую точку, а к рынку и передать в распоряжение зам. командира роты.

Мы с Моти многозначительно переглянулись. Видимо, нам предстояло патрулировать на рынке, то есть не сидеть на крыше, пусть в утлой, но все-таки тени, а целый день разгуливать между прилавками. Патруль состоял из четырех человек с рацией, а бронежилеты и каски для них были вовсе не пустой предосторожностью. На рынке запросто могли ударить ножом в спину, или запустить исподтишка тяжелой каменюкой по голове. Патрулю разрешалось держать рожок с патронами вставленным внутрь винтовки, что категорически возбранялось всем прочим караульным. Случаи, когда приходилось мгновенно открывать огонь по террористам, были весьма редки, но случались, увы, случались. Поэтому патрулирование, помимо тяжелой работы под солнцем в пропитанной потом форме, представляло собой реальную угрозу для жизни. В патруль обычно снаряжали самих ловких и умелых резервистов, недавно закончивших срочную службу и еще не успевших растерять сноровку. Мы с Мотей к таким не относились, поэтому предполагаемое назначение выглядело злобной местью со стороны ротного.

– Вот же гад, – вымолвил Моти.

– Гад, – подтвердил я.

Однако наши подозрения не подтвердились. Зам. ротного, веселый, всегда улыбающийся младший лейтенант, встретил нас у рынка. Он возглавлял патруль, готовящийся выйти в первый рейд.

– Чеченцы прибыли! – воскликнул лейтенант, когда мы с Моти, гремя амуницией, вылезали из «нун-нуна». С его легкой руки кличка «чеченцы» приклеилась к нам прочно и надолго.

Лейтенант быстро обрисовал задачу. Прошлой ночью кто-то бросил в джип ротного бутылку с зажигательной смесью. Ротный успел выскочить, но машина сгорела дотла. Произошло это на улице, ведущей от рынка к Бейт-Адасса, еврейскому дому, в самом центре арабского Хеврона. В качестве наказания, проезд и проход по улице для арабов теперь запрещен. С самого утра улицу загородили мешками с песком, оставив небольшой проем, и в этом проеме грудью должны встать мы с Моти.

– Учтите, – предупредил лейтенант, – арабы будут стараться пройти через блокпост любыми правдами и неправдами. Наказание само по себе не велико – обходная дорога через переулки всего метров на двести длиннее. Но нет выше удовольствия для арабского мужчины, чем показать всем соседям, что он смог пройти там, где они не сумели. Ну, и гордость от победы над властью. А власть на блокпосте, – тут он почему-то посмотрел на Мотю, – это вы.

Итак, задача простая – проход запрещен. Для всех, вне зависимости от пропусков, справок и удостоверений. Кто бы ни пришел, хоть мэр Хеврона – у вас приказ: не пропускать. Вот тут и пригодится, – теперь он почему-то поглядел на меня, – ваша русская ментальность. Если возникнут проблемы – сразу сообщайте по рации.

Мы заступили на пост, огляделись. Прямо перед нами начинался рынок: большая площадь, уставленная торговыми палатками и прилавками. Рынок, как рынок, только мусора больше обычного и прилавки сильно обшарпаны. Народу на нем пока было мало, продавцы неспешно раскладывали свой товар: помидоры, огурцы, дыни, хурму, персики, бананы, киви – всего не перечислишь. Посетители: три– четыре толстые арабки, в балахонистых галабие и туго схваченных вокруг шеи платках, только присматривались, иногда спрашивая о чем-то продавцов.

Стиль работы мы избрали тот же, что на крыше: я встал в проходе, а Моти уселся за мешками, возле прислоненной к стене дома рации. О сне, расслаблении, отдыхе без каски и бронежилета думать уже не приходилось. Моти сразу начал ворчать под нос, ожидая, как обычно, моего ответа, но тут, впервые за прошедшие недели, началась настоящая караульная служба.

Увидев, что проход загорожен, арабы устремились на штурм. Каждый из них пытался пройти, опустив очи долу и делая вид, будто полностью погружен в свои мысли. Остановленный моим окриком, он широко открывал глаза, напускал на себя вид глубочайшего изумления. Он шел бы себе и шел, размышляя о чем-то важном и дорогом, а тут какие-то солдаты, мешки с пешком…

На мой иврит они не обращали ни малейшего внимания, словно не понимали ни слова. Полнейшая ложь, за тридцать с лишним лет, прошедших после перехода Хеврона в израильские руки, все арабы выучили иврит и весьма бегло на нем изъясняются. Пришлось мне напрячь память и вспомнить зазубренные когда-то несколько арабских слов. Самых простых, необходимых для караульной службы: стой, запрещено, назад, нет прохода.

Услышав звуки родной речи, очередной араб кивал головой и тут же доставал из кармана какую-нибудь бумажку, которую предъявлял мне в качестве пропуска. Поначалу я эти бумажки читал, не потому, что собирался пропустить, ведь приказ звучал совершенно однозначно, а из чистого любопытства. Бумажки были самыми разными, от обыкновенной почтовой квитанции, до удостоверения, утверждающего, что податель сего сотрудничает с полицией.

Просмотрев бумажку, я возвращал ее хозяину и повторял тот же набор арабских фраз. Мужчины, после нескольких возмущенных жестов разворачивались и уходили. Хуже было с женщинами. Они начинали голосить тонкими, истерически взвинченными голосами, наверное, проклиная меня, моих родственников, израильскую армию, государство Израиль и весь еврейский народ. За точный смысл и адрес проклятий я не ручаюсь, поскольку произносились они на арабском, но ярость, текущая из глаз, презрительно искривленные губы, и брызги летящей во все стороны слюны работали не хуже синхронного перевода.