Яков Шехтер - Астроном

– На все у тебя готов ответ, – пробурчал Моти. – Давай уже, трави свою историю. Интересно, кто в ней главная героиня, Ксюша или ее мать?

– Сейчас узнаешь, не торопись. Итак, сидел я на стуле, потягивая остывший чай, и размышлял о героях романа. Но мысль постоянно убегала в сторону. Всякие бытовые неприятности, вроде соседа, написавшего на меня жалобу в муниципалитет, вдруг выползали на первый план и начинали казаться огромными бедами, требующими немедленного размышления и действия. Я понимал, что фантазия пытается улизнуть, переключив внимание на разные пустяки, поэтому старался отложить в сторону досадные темы и думать о главном.

Но решить было куда проще, чем выполнить. Стоило отделаться от одной проблемы, как в голове тут же возникала следующая. Тогда я попробовал выкинуть из головы все мысли и сосредоточиться на окружающей природе. Есть такая техника медитации, правда, ее цель не сочинение романов, а постижение путей самоусовершенствования, но как оказалось и для романов ее тоже вполне можно применять. Я сидел, попивая остывший чай, слушал и смотрел.

Черна и безмолвна ночь на Голанах. На многие километры ни огонька, ни звука человеческого присутствия. Только синие тени летучих мышей перепархивают дерева на дерево и жалобно, словно оплакивая свою злую долю, воют шакалы. В чернильной глубине этой ночи все окружающее представляется древним и многозначительным.

К полуночи небо, не изуродованное жестким светом электричества, сбросило свое мутное покрывало, и сотни звезд вышли наружу. Далеко на севере дрожали красные огоньки локаторных станций. С вершины Хермона можно разглядеть Дамаск даже из простого бинокля. Я сидел, наблюдая за бесчисленной россыпью звезд, под вой шакалов, и шелест летучих мышей, пока моя одежда не промокла от ночной сырости. Чай был давно допит, мыслей в голове почти не осталось. Я прочитал вечернюю молитву и пошел спать.

Проснулся поздно. Долго молился, рассматривая, точно впервые увиденные, слова, ощупывая глазами каждую фразу. Не спеша позавтракал. Лепешка муки грубого помола, тунец из консервной банки, хумус, помидор. Захватив кружку с чаем, я вернулся на стул перед домиком.

Прохладный ветерок полоскался между коленями. Упругое давление воздуха холодило лицо. Облака – лоскутки с распушенными краями, висели почти над головой, казалось, к ним можно прикоснуться рукой, стоит лишь забраться на крышу. К полудню облака отдалились, превращаясь в длинные мережки, протянутые над плато. Ветер, гуляющий в высоте, принялся расплетать мережки на отдельные нити. Нити расплывались в широкие полосы, через которые сквозила синева. Полосы понемногу свивались в кольца, соединясь, переплетаясь, друг с другом и часам к трем над Голанами повисла пелена кисейной толщины. Вдоль горизонта – ровной линии с нечастой гребенкой верхушек деревьев, – на два пальца установилась полоса зыбчатой белизны. В полосу углами, подобно наконечникам стрел, вонзался голубой цвет. Полоса не сдавалась, обволакивая наконечники, и постепенно ее ровное молочное сияние наполнилось голубыми прожилками.

К вечеру пелена, висевшая высоко в небе, приблизилась к земле, загустела, распадаясь на плотные клубки, сквозь которые невозможно было рассмотреть звезды. Ветерок разодрал клубки на лоскуточки с распушенными краями, и они повисли почти над головой, так, что казалось, к ним можно прикоснуться рукой, стоит лишь забраться на крышу домика.

Пришла Ксения и пригласила на ужин. Я давно не ем у незнакомых людей, но чтоб не обидеть, принял приглашение.

– Пару калабасов матэ выпью с удовольствием, но остальные блюда увы – диета!

– Вам нравится матэ?

– Да, нравится. Вчера я попробовал его впервые в жизни.

Она вся вспыхнула, будто в моих словах скрывались комплимент или дерзость.

– Я так рада, что вам понравилось. Очень, очень рада!

Мы пошли к дому. Солнце зашло, но в сумерках еще оставалось достаточно света, хотя детали, вроде морщин на шершавых стволах елей, уже невозможно было рассмотреть.

– Хотите немного погулять по саду? Я вас познакомлю с деревьями?

– С удовольствием. Но сначала объясни, как тебе удалось так сохранить русский язык. Во сколько лет ты приехала в Израиль?

– Я тут родилась. В цфатской больнице. А выросла в этом доме, в этом саду.

Я изумленно покачал головой. Ксюша говорила без малейшего акцента, не растягивая напевно гласные, как это делают те, кто много лет разговаривает на иврите. Она тихонько рассмеялась.

– Все удивляются, но ничего странного тут нет. Мы живем на отшибе, дома я общаюсь только с родителями, и только по-русски. Библиотека у нас тоже вся русская, и я сначала научилась читать по-русски, а уже потом на иврите. Я вообще люблю языки, и они меня любят.

– Сколько же языков ты знаешь?

Ксюша задумалась.

– Русский, иврит, английский, немного французский, немного итальянский, чуть-чуть испанский. На немецком могу читать, но почти ничего не понимаю.

– Да ты просто талант! С такими способностями надо в университет, на иняз.

– Я туда и собираюсь. Вот, учу психометрию. Дурацкая наука, никакой логики. Не то, что языки – в них все понятно и просто, а в этих глупых задачках невозможно разобраться.

Она снова рассмеялась. Смех у нее был мелодичным, как у ее матери, только на октаву выше.

– Познакомьтесь, – Ксюша подвела меня к тополю. – Это Валентино. Правда, похож?

– На кого?

– На итальянца. Видите, какой он смуглый, точеный и гибкий. И кокетливый, всегда голову клонит и шуршит, шуршит листьями, точно зазывает.

– И вправду похож.

– А вот это, – Ксюша подвела меня к приземистой оливе, – Дарья. Мы уже лет десять как не покупаем оливковое масло, собираем Дарьюшкины маслины и выжимаем сами.

Потом меня познакомили с кряжистым вязом Хаимом, высоченной пальмой Диклой, черным от сырости дубом Львом Николаевичем, сиренью Анастасией, крыжовником Джоном, и еще с десятком обитателей усадьбы, имена которых я позабыл.

– Когда я была маленькая, – Ксюша подвела меня к цветам, растущим вдоль аллеи, – то постоянно просыпала. Утром школьный автобус гудит у ворот, а я еще в постели. Успевала только почистить зубы, схватить ранец и бегом. На ходу проведешь рукой вдоль цветов, – она погладила ладонью уже закрывшиеся бутоны, – и мазнешь лицо мокрыми от утренней росы пальцами. Прямо на бегу – раз, другой, третий. Так я умывалась несколько лет, пока не подросла и не научилась вставать вовремя.

Я поглядел в серые глаза Ксюши, на ее свежую, гладкую кожу, будто и вправду омытую росой.

– Вы не смейтесь, так и вправду было.

– А почему ты решила, будто я смеюсь?

– У вас взгляд такой….. Изучающий и недоверчивый. И улыбаетесь, словно я сказала что-то смешное.