Яков Шехтер - Астроном

В воздухе витает возбуждение, предстоящая битва кружит головы. Наши части заново укомплектовываются, причем в двойном размере, за счет прибывающих из России подкреплений. Каждый батальон равняется по численности полку и экипирован по высшему разряду. Все новое: винтовки, четыре пулемета на каждую роту, артиллерия на свежих лошадях, даже воздушный шар для наблюдения за противником.

Наш полк занял позицию у поселка Шуанго. Все роют окопы, музыкальная команда в том числе. Очень много работы, встаем с зарей, ложимся уже в темноте. Укрепления напоминают подземный город: бесконечные ходы сообщений, трехскатные блиндажи, окопы полного профиля, с брустверами из мешков с песком, глубокие ниши в стенах для хранения боеприпасов. Нет времени писать, да и пальцы сводит от многочасового держания черенка лопаты. Как я снова возьму в руки трубу?

6 февраля

Началось. Рано утром загрохотали пушки японской артиллерии. Пока не у нас, гораздо южнее, но канонада слышна весьма отчетливо. Солдаты с непривычки ежатся и втягивают голову, я же только посмеиваюсь, ведь под куда более грозный рокот я прожил много месяцев.

Все разошлись по своим местам в ожидании атаки. Я взял в руки винтовку и принялся размышлять.

Кто я? Что будет со мной? Зачем Всевышний привел меня в этот край? Есть ли некая задача, которую мне необходимо выполнить? Возможно, я сегодня умру, ведь такое запросто может случиться. Успел ли я сделать то, для чего появился на свет?

Эти мысли иногда приходили мне в голову, но я всегда отодвигал их подальше, предполагая, что время еще есть и со всем можно разобраться. Но сегодня, пред лицом надвигающейся опасности, они заполонили мою голову.

И что, собственно, произошло? Ведь в Порт-Артуре смерть стояла куда ближе, чем сегодня. Тогда я не думал о ней, почему же сейчас печальные мысли охватили меня целиком, без остатка? Значит ли это, что моя душа чувствует приближение смерти, и поэтому волнуется, или я просто боюсь, отвыкнув от чувства постоянной опасности?

Мы просидели в окопах с ружьями наизготовку целый день, но ничего не случилось. Когда позиции пронизала хрустальная прозрачность наступающего вечера, привезли обед, и тревожные мысли ушли. Я записываю их поздно ночью, при свете огарка свечи. Рядом тяжело дышат, храпят соседи по землянке, возможно, те самые люди, рядом с которыми мне придется умереть и быть похороненным вместе. Провести вечность рядом с ними – это ли не страшнейшее из наказаний!? Ведь из могилы не убежишь, и соседей не переменишь. Придется лежать, бок о бок, дожидаясь конца времен.

24 февраля

У нас по-прежнему тихо, хотя вокруг грохочет и полыхает ужасающее сражение. К нам доходят только слухи, и они страшны. Десятки тысяч уже погибли, раненых давно не считают. Войска генерала Ноги, моего старого артурского противника, разгромили казачьи части и беспрепятственно идут вдоль речки Пухэ к Мукдену, обходя правый фланг нашей армии. Это значит, что наши так старательно возведенные окопы могут не понадобиться.

16 февраля

Сегодня мы вступили в первый бой, и разбиты наголову. Душа моя не зря трепетала и беспокоилась, от неминуемой смерти нас спасло только чудо. Сейчас я в безопасности и могу спокойно описать события минувшего дня. Руки плохо слушаются, буквы наплывают одна на другую.

В десять часов утра раздались первые выстрелы, но вовсе не там, откуда мы ожидали их услышать. Стрельба шла в нашем тылу. Пока мы вертели головами, пытаясь понять, что происходит, появилась японская кавалерия. Огромная масса конников, уничтожая все на своем пути, пронеслась через наши позиции. Сопротивления практически не было, лишь кое-где бухнул выстрел из трехлинейки, над полем царствовал сухой треск японских карабинов. Наша музыкальная команда в ужасе забилась в землянку и плотно притворила двери. Снаружи слышалось ржание лошадей, топот копыт, выкрики на японском. Минут двадцать кавалерия утюжила наши позиции, отстреливая тех, кто показывался наружу, а затем унеслась. Когда мы осторожно выглянули наружу, вокруг было пусто. Полный разгром! Трупы наших солдат в окопах и на поле, рассеченные головы, отрубленные руки. Ужасное зрелище!

Перебежками мы бросились к штабу, надеясь встретить кого-нибудь из офицеров, но там нас ожидала та же страшная картина. Весь штаб, во главе с командиром полка и старшими офицерами, вырублен подчистую!

Постепенно к нашей группке стали прибиваться другие уцелевшие солдаты, и мы двинулись к речке, в надежде переправиться на другую сторону. Внезапно я услышал крики ужаса. Слева, прямо на нашу группку, неслась лава японской конницы, тридцать или сорок всадников с шашками наголо. Через минуту другую они окажутся рядом, и тогда все пропало. Солдаты в ужасе стали падать на землю, надеясь, что там их не достанут японские клинки, а я, уж сам не знаю почему, вдруг отбросил в сторону винтовку, вытащил из-за голенища завернутую в тряпицу дудочку, трясущимися пальцами сорвал тряпку и приложил мундштук к губам.

День замер. В его желтовато-серой, рыхлой массе понеслись цветные искры звуков. Я играл мелодию сопок, повторяя ее несколько раз подряд, пока не убедился, что японские кавалеристы остановились. Они были в нескольких метрах от меня, еще пару секунд, и все было бы кончено.

Я поднял винтовку и начал расстреливать застывшую кавалерию. Пули входили в тела с глухим хлопком, словно в тюки с песком. Спустя десять минут патроны вышли, я подошел к одному из валявшихся на земле солдат, расстегнул подсумок, и набил карманы патронами.

Когда с конницей было покончено, я прикоснулся к каждой лошади рукой, высвобождая ее из оцепенения. С испуганным ржанием лошади метались по полю, волоча за собой трупы с наездников. Некоторые кавалеристы каким-то чудом остались сидеть в седлах, привалившись к гриве и, если не присматриваться, казалось, будто японская конница кружит вокруг нашей группки, выполняя непонятный маневр.

Я пробудил наших солдат, но они остались сидеть на земле, со страхом наблюдая за носящимися по полю лошадьми.

– Огонь, – вдруг закричал Шатров, поднимая с земли брошенную кем-то винтовку. – Огонь!

Он приложил винтовку к плечу и выстрелил в ближайшего наездника. Тот дернулся от удара пули и свалился на землю.

– Огонь! – продолжал кричать Шатров. – Огонь, огонь, огонь!

Я поднял трехлинейку и тоже начал стрелять. Ко мне присоединились другие солдаты. Лошади понеслись в разные стороны и, спустя несколько минут, на поле не осталось ни одного японского конника. Опасность не миновала, а только скрылась ненадолго, кавалерия могла вернуться в любое мгновение. Мы побежали к реке. По ее правому берегу метались в поисках переправы десятки солдат, кто-то уже плыл, рискуя замерзнуть в ледяной воде. Шатов поднял винтовку, и выстрелил в воздух. Все на секунду замерли.