Александра Лосева - ДОМ ПОЛНОЛУНИЯ

Вильям всплыл и булькнул, как это умел делать только он. Определенно, он самая умная рыба. Я помахал ему напоследок и пошел спать. Не потому, что хотелось, а по привычке. В коридоре меня встретила тишина, а в комнате – белесое волнующееся море за окном. Я с опаской покосился на него и принялся укладываться. Свет я оставил зажженным.

Вот тут-то и начались неприятности. Сначала что-то произошло с напряжением. Лампочка замигала, по комнате заметались призраки-тени. Я несколько раз дернул провод, поскольку ничего лучшего придумать не смог, но от этого мало что переменилось. Потом свет стал гаснуть, и комнату заполонила ночь. Стало видно, как по сероватому прямоугольнику окна шарят щупальца тумана. Пока стекло их сдерживало, но я чувствовал, как все призрачнее становится граница между мной и ночным маревом, и теперь ему достаточно лишь небольшого усилия, а то и просто желания, чтобы войти.

Я не хочу его пускать, не хочу, но моя воля разбивается вдребезги о тонкое и холодное оконное стекло, потому что сейчас моя судьба целиком зависит от этой прозрачной стены. Сколько она еще продержится под натиском тумана и ночи, таких чужих, таких холодных, таких сильных сегодня. Нет, надо собраться. Надо пережить эту ночь, надо, надо. Но что это за муть у меня в голове? Глаза закрываются, и только это слово – надо – стучит в голове, а что надо – не помню. Почти не помню. Будто бы я что-то должен сделать, кого-то не пустить… А кого… И зачем…И куда? Думать сегодня тяжело, надо отдохнуть немного, чуть-чуть совсем. А потом снова…

Я вздрогнул и открыл глаза. Проснулся все-таки, и, кажется, вовремя проснулся. В окно, теперь чуть приоткрытое, лился туман. Он затекал лениво и тяжело, струился на пол, распадаясь на хлопья. Под окном уже образовалось небольшое облако, клубившееся серым бесформенным пятном. Оно было очевидно живым, все старалось принять форму. Выбрасывало во все стороны прозрачные щупальца, расползалось вширь омерзительным шевелящимся осьминогом и с каждой минутой становилось все сильнее и увереннее. Вот оно разбухло, и стало ясно, что это – сжавшийся в тугой комок зверь, беспощадный, готовый броситься, и…

Я открыл глаза. Приснится же такое… Отдышался, поморгал, взглянул на окно – нет, все тихо. Даже туман куда-то исчез. В комнате ничего не изменилось. Ерунда. Все ерунда. Совсем я с ума сошел, уже чертей по углам вижу. Я заворочался, отвернулся от окна и стал устраиваться поудобнее. Спать, спать, спать… Сейчас…

По лицу мазнуло сквозняком, как будто чьи-то холодные липкие пальцы прикоснулись ко мне. Я бросил возиться в куче барахла и повернулся к окну. Оно было открыто. Настежь. За окном была сплошная стена тумана, непроглядная, необъятная, непостижимая. Туман даже не лился в комнату, он в нее заходил. Из белесой мути возникали неясные тени и струились в окно, толпились на подоконнике, некоторые уже вошли. Кажется, холодный и влажный воздух комнаты наполнился перешептыванием, хихиканьем и бормотаньем. Кто-то стоял у меня за спиной, невидимый, как паутина, и говорил мне на ухо страшные вещи, которые мне не хотелось понимать, но я понимал. Я рванулся, но меня схватили тысячи рук, сил хватило только на крик, слабеющий и…

Ух, да что ж это такое. Я проснулся от собственного крика – даже не крика, а рычания, хрипящего выдоха сквозь сжатые зубы. Ничего. В окно смотрела ночь – черная, непрозрачная, перечеркнутая прожекторами. Где-то капала вода. Лампочка не горела. Я сел на кровати, помотал головой, прогоняя остатки кошмара. Даже дышать стало легче. Приснится же такое…

Из-под двери в комнату тек туман, словно струйки дыма, но он почему-то не пластался по полу, а клубясь подымался, сплетаясь в зыбкие переменчивые кружева. Я обернулся. Окно было распахнуто настежь, туман лился в комнату, ничего не боясь. Это была его ночь.

Я вскочил с кровати. Струйки тумана, лившегося из-под двери, заплелись у меня в ногах, побежали выше. И я почувствовал, до чего же он холодный. Он обвился вокруг меня, обнимая, убаюкивая, провожая в долгий глубокий сон, и на секунду мне показалось, что в белом мареве я увидел кого-то – неясный силуэт, худая изломанная фигура, кто-то стоял, прислонившись спиной к косяку, и курил длинную сигарету, но огня не было, только дым, густой-густой, даже и не дым, а туман, падал с кончика сигареты, серый и влажный. И тут я вспомнил – шорохи, стук, голоса, голоса, голоса, разрывающие голову голоса, шаги, вспышки света, пыль, тысячи пылинок, танцующих в луче света. Туманная фигура шагнула ко мне, в лицо пахнуло застоявшимся подвальным холодом, и я вырвался из вяжущего туманного хоровода, проскользнул мимо нее, схватился за ручку двери. Не возьмешь ты меня. Рванул дверь на себя, кинулся вперед и остановился, уткнувшись в свежую кирпичную кладку. На месте вчерашнего дверного проема возвышалась глухая стена, сочившаяся жирными каплями цемента. Я бился о стену, пока не почувствовал плечом прикосновение холодных пальцев. И тогда я закричал…

Темнота. Спасительная темнота. Просто темнота. За окнами волнуется туман. Дверь закрыта, окно тоже. Ничего. Это просто кошмар. Я закрыл глаза. Надо постараться уснуть.

Запах сигарет. Я уже почти провалился в сон, когда почувствовал его, а вместе с ним пришел ужас, но ненадолго. Запах сигарет, дым, а может быть, туман, струящийся, сплетающийся в кольца, словно ловкие белые змеи. Я открыл глаза.

Комната тонула в тумане. Я не заметил, когда он заполнил ее доверху. Теперь не было ничего: ни пола, ни потолка, ни стен, ни окна. Я лежал на дне туманного моря. Куда-то пропал страх. Теперь мне было все равно. Я лежал, убаюканный холодными струями, а в голове у меня плескался сигаретный дым. Когда это, наконец, случилось, оказалось совсем не страшно. Все равно. Я бессилен что-либо изменить, я не могу двигаться. Даже думать не могу. Все как-то растекается, проскальзывает между пальцами, и не остается ничего, кроме тумана и сигаретного дыма.

Когда чьи-то руки коснулись меня, я уже не испугался. Они были холодными и безжалостными, но нежными, бесконечно нежными и желанными. Я не сопротивлялся – не мог, да уже и не хотел. Нежность, ледяная, чужая, выворачивающая наизнанку, заставляющая стонать и извиваться, не то от боли, не то от удовольствия, поглотила меня. И нет уже тела, осталась только эта сладкая боль, какое-то распирающее, щекочущее чувство, которое вот-вот разорвет меня изнутри. Я тонул в нем, захлебывался и хотел, изо всех сил хотел, чтобы это прекратилось немедленно, и в тоже время продолжалось вечно. Я тонул в боли и наслаждении, а перед глазами, бессильными закрыться, полоскался туман, и вот на самом краю, перед тем, как упасть в неизмеримую, зовущую, бесконечно сладкую и смертоносную бездну, я вспомнил – и закричал, и туман стал рваться, и среди его клочьев я разглядел…