Александра Лосева - ДОМ ПОЛНОЛУНИЯ

Не знаю, сколько времени я пролежал. Огни погасли. Все ушло. Я сел на пол и огляделся. Пустой подвальный коридор, слабо освещенный флуоресцентными лампами. Я поднялся на ноги. Теперь я знаю, куда идти. Теперь все закончится.

Я зашагал вперед, туда, где темнела дверь, которой я раньше не видел. Я шел быстро – все это и так уже слишком затянулось. Голова немного кружилась, но такой ясности я еще не испытывал никогда. Сейчас.

Что это я держу в руке? Зачем? Я разжал пальцы, и топор упал на пол, звякнув лезвием о бетон. Мои шаги переполняли подвальный коридор. Дом притих, насторожился, выжидая.

Вот и дверь. Точно такая, как я себе представлял. Высокая, под самый потолок, черная, резная, с большой медной ручкой. Я потянул дверь на себя, она открылась легко, и я вошел.

Маленькая комната. В ней – двое. Им едва хватает места. Я посмотрел в его лицо. Совсем не то, что я думал раньше, правда? Как все-таки смешно. Раньше, когда я жил в Доме, я думал, что буду его ненавидеть, что не упущу возможности отомстить ему. И вот мы стоим друг напротив друга, глаза в глаза, я и хозяин всего этого безумия, потаенная сущность Дома.

Было очень тихо.

– Здравствуй, – сказал я. – Ты, кажется, перестарался.

– Здравствуй, Архитектор. Я только воплощал.

– Я знаю. Но это – конец. Я ухожу.

– Ты все равно вернешься. Ну, что ты без меня? Ведь не будь Его, – он повел рукой, словно указывая на стены, – ты не смог бы уйти.

Я ударил его. Пальцам сразу стало тепло, потому что по руке потекла кровь. Он все еще улыбался, даже когда его лицо покрылось сетью трещин. Я ударил еще раз, и он разбился вдребезги, осталась только тяжелая резная рама и россыпь зеркальных осколков на полу. Вот и все. Теперь – последний аккорд. Треск и гул, стон многотонной громадины Дома, лишенного сердца и обреченного на гибель. С потолка посыпалась известковая пыль, где-то вдалеке раздался грохот. Наверное, это обвалились перекрытия. Я поднял глаза. По потолку разбегались трещины, становясь с каждой секундой все шире. Шум – не то скрежет, не то скрип, не то стон – нарастал. Дом рушился. Я знаю, потолок упадет через три удара сердца, а вместе с ним – шестнадцать этажей бетона, железа и стекла. Всего несколько секунд.

Я посмотрел туда, где раньше было зеркало. И там, в резной черной раме, я увидел, как будто в окне, жемчужно-серое осеннее небо, легкое и высокое, и солнце, которое было за облаками, золотистое пятно на сером шелке, и узор из голых темных веток, словно кружево, брошенное в это небо, и самих птиц, черных и большекрылых. Я знал, что скоро пойдет дождь, мне было светло и хотелось смеяться.

Я чувствую себя посторонним,

Когда покидаю свой Дом

По линии чьей-то ладони…

Зимовье зверей.

Тревожно. Здание опустело. Я не понимаю, что происходит, а оно впервые бесится не от скуки, не злорадно, а как-то тоскливо-раздраженно, словно ничего не может с этим поделать. Оно, вселенское, – и не может. Вот от этого тошно и тревожно, хочется забиться в угол, чтобы точно знать: за спиной никто не стоит, никого нет, только холодная стена.

Здание не хочет перемен, и я тоже не хочу. Слишком тщательная подготовка к ним не обещает ничего хорошего. Господи, да я же знаю, что в Здании вообще ничего хорошего произойти не может. Каждая перемена – это новый страх на смену привычным уже, знакомым, хотя мне казалось раньше, что нельзя привыкнуть к такому. Оказывается, можно.

Что-то я сегодня вру сама себе. Чувствуется непередаваемая фальшь во всем. Как будто читаешь наизусть. Я просто привыкла так думать – с самого утра, день за днем – что все плохо, что лучше не будет, что вообще ничего не будет. Мир рушится вокруг меня. Черт возьми, что же все-таки происходит? Откуда-то пришла вдруг бессильная ярость на кого-то, кто все решил за меня. Сейчас и раньше. Ярость раздирает на части, приходится метаться по коридору, хлопать дверьми, швырять в стену пустые бутылки.

И так глупо, глупо! Что со мной? Что со мной происходит? Хочется кричать и бить стекла, выть волком от сознания собственного бессилия. Впервые я не боюсь, и это еще страшнее, не бояться. Ветер сбежал из Здания, как крыса с тонущего корабля. И не отпускает, давит, давит, давит это навязчивое чувство, что кто-то все решил за меня. Что-то случится. Что-то идет сюда, словно волна катит, словно льется туман. Кстати, он тоже сбежал, удрал отсюда так быстро, что я даже не успела заметить, когда это произошло. Исчезли газеты, звуки, шорохи, перестук капель. Сумасшедше пусто. Просто как-то ощутимо пусто. Непобедимо пусто. Здание истекло и опустело, и теперь случится что-то непоправимое. Оно уничтожит Здание и меня вместе с ним. И все потому, что кто-то решил это за меня. Я больше не могу. Я сейчас изойду ненавистью неизвестно, к кому, может быть, даже к самой себе. И все потому… Что это?

Вздрогнули и задребезжали оконные стекла, в коридоре поднялась с пола и закружилась в воздухе пыль. Вакуумное пространство этажа вдруг наполнилось визгом, воем и кашей голосов, хрипом, скрипом, жужжанием, словно вдруг включились на полную мощность все радиоточки Здания. Звуковая волна накрыла меня с головой, я не успела даже испугаться, зажала уши руками, споткнулась, упала на одно колено. Хлопали двери. Пол ощутимо дрожал. Потом все затихло, и где-то внизу в мертвой тишине заскрипели дверные петли. И все. Настырная маленькая мысль, куда же ты, я же почти все поняла, еще секунду, постой, постой! Ну же!

В висках колотится: «скорей. скорей. скорей». Действительно так, с маленькой буквы – «скорей», нагло, наплевательски. Да что я тебе, коридорный? Обслуживающий персонал?! А, чтоб тебя… Чтоб тебе… Чтоб тебе пусто было! Ты, мразь, слышишь? Самого страшного тебе, самого горького – пустоты, и чтобы нечем было заполнить – слышишь? – ничьим страхом, ничьей болью чтобы нельзя было заполнить! Чтоб так и подохнуть тебе, пустотой переполнившись до последней ступеньки! Вот тебе мой подарок. На прощание. Мало тебе? Мало? Спеть тебе? Так, на добрую память! Нет?! Не хочешь?! Не нравится?!

У меня давно не было праздника, черт возьми! Ярость, ярость, ярость – против него, против себя, против пустоты ярость, против снов ярость, на грани слез ярость, на гребне безнаказанности ярость – да что же это такое, Господи, откуда эти силы, словно и не мои, словно и не было тумана, а горечь эта черная – так, просто, от ночного кошмара, и больше ничего. Да кто ты на самом деле?

Кран, еще кран, и еще, и еще, и еще – сколько их есть на этаже – все открыты, из всех хлещет вода, ледяная серая вода. Моих рук дело – пусть, пусть, пусть! Надо выпустить это наружу, иначе оно разорвет меня изнутри, разбросает по Зданию, и вода смоет мои остатки в подвал, и я так и останусь здесь, но теперь, кажется, точно навсегда. Пусть опять будет потом хихикать надо мной седая оплывшая старуха, пусть я истеку кровью и силами, мне все равно, это будет после, а сейчас…