Александра Лосева - ДОМ ПОЛНОЛУНИЯ

Страшно.

Я танцевала, пела, смеялась, шлепала пятками по воде и кружилась, кружилась, кружилась. То, что росло во мне, требовало счастья. Сегодня особенный праздник. Особенный, жестокий, злой. Зданию плохо, но оно не выключает воду. Что-то случилось с ним, наглым, презрительным, бесконечным, кто-то скрутил его в бараний рог и держит. Оно терпит, дарит мне мою безнаказанность в желтой упаковке, съеживается под моими легкими шагами, под плеточными ударами моих голых ног. Под несносной мукой моей песни – черт, я никогда не пела так звонко и зло! Почему? Куда сбежал ветер? Почему сегодня ночью мне опять снились ворота – и ни одного кошмара! Почему так? Что происходит? Что?

В моей песне названивали колокольчики тревоги, и какой-то мрачный голос твердил: «А у нас все наискось. А у нас все наискось. А у нас все наискось. А у нас…» Голос… Голос. Голос? А я?

Мир переворачивается. Я умру, наверное. Иначе, к чему этот цирк… Может, мне даже не придется долго ждать. Я чувствую, скоро финал. Скоро. А-а-а-а-а… Ско-ро!!!

«А у нас все наискось». А я? Колокольчики. Что-то не так? Да, что-то не так. Здесь всегда что-то не так. Но сегодня все по-другому, очень знакомо. Откуда? И «что-то не так» тоже по-другому. Что? Ты что-то слышишь? Похоже, что да. Шлеп, шлеп. Безумие.

Ах, как свободно, бело, мокро, неудержимо! Ах, как зло! Что, плохо тебе, да? С твоими этажами, лестницами и закоулками – плохо, да? Ну, плохо ведь, милое мое! Как, черт возьми, как же я тебя ненавижу! И как же яростно, яростно, ЯРОСТНО я тебя не боюсь! И кружусь, кружусь, пою, шлепаю… «А у нас все на…» Что это?!

Где-то внизу раздался мощный удар, и явственно слышен был звон бьющегося стекла. И словно стон – всеобъемлющий, исполинский – беспомощный великанский выдох, полукрик, бешеный и жалкий, жалующийся в пустоту, сознающий это, и оттого еще более бешеный. И снова, снова эта непонятная неожиданная вибрация, и ничего с ней не поделаешь, и никуда от нее не денешься. Главное, остановиться, прекратить этот глупый праздник, не нужный никому. И дрожь нарастает, нарастает, нарастает…

…а я не могла остановиться. Я продолжала хлестать Здание песней, а из моего пустого сердца вдруг начала волнами выплескиваться такая боль – что это?! – что, казалось, стены сейчас вспыхнут, а вода закипит. Я перестала кружиться, я стояла посреди коридора и сжимала виски ладонями, пытаясь выдавить из мозга песню, напрягая мышцы так, что сердце медным колоколом забилось под лобной костью.

Что это?!

Оно все шло оттуда, из подвала, Здание, кажется, пришло в себя, стало подвывать, еле сдерживаясь. Страшная незнакомая сила перекатывалась по ступеням, подкрадывалась ко мне, и вдруг – заволокла, обняла, и тихо, тихо, тихонечко…

Где? На лестнице или у меня в голове? Где? Что это? Кто это? От сердца к мозгу. Голос дрогнул в болезненном надрыве и сломался. Песня унесла его остатки вниз, забыв всего две строчки. Где-то слева, между ребрами, пронзительно и заметалось ставшее вдруг не моим сердце. Что это?…

Я знала ответ.

Существо.

То самое существо. Да, то самое, что включало свет в корпусе напротив, что бродило в снегу по двору и пыталось обнять стену. То самое существо, которое даже не обернулось на мой отчаянный крик, только мотнуло головой, словно настойчивую муху отогнало. Боже мой, моя тихая надежда, в которой стыдно признаться, худая хромающая фигура в драной одежде, с длинными спутанными волосами, он, к которому Здание меня так и не выпустило, моя последняя соломинка, он, у которого знакомые руки. Знакомые спасительные руки. Он. Это может быть только он, никто больше не в состоянии заставить эту гнилую громадину дрожать всем своим уродливым телом. Что-то происходит непоправимое, ужасное для Здания. Он идет сюда?

Какие громкие звуки. Как все слышно. Тук, тук, тук… Шаги или сердце стучит? Все-таки сердце. Как же все это внутри меня. А горло царапают две строчки. Я уже и забыла о них совсем. Надо произнести. Произношу. Произнесла.

Не на-до! Нет!

Как же все это внутри меня. Что же делать? От Здания толчками исходят ненависть и страх, страх и ненависть, сплетаются в кулак, долетают сюда и бьют меня в живот угрозой незатейливой смерти. Умереть – мне? Теперь? Что за чушь. Ненависть твоя, страх твой, мученичество твое – все чушь собачья, слышишь?! Все, что от тебя исходит, – бред! Все, что толкает меня в грудь, все твои импульсы, весь твой ужас, все твое злорадство, вся твоя решительность и злость – не существуют! Потому что…

Я побежала.

Вниз, вниз, скорей, потому что это все, финал, хватит, потому что трескается потолок, падает штукатурка, с грохотом взрываются белые тела ламп, и так безостановочно, этому не будет конца, потому что оно само – конец, потому что надо встретить и увидеть его опять, раньше, чем обвалится потолок, а он обвалится, это уж точно. Здание умирает, бьется в конвульсиях, так вот, что происходило с воротами во сне – они, оказывается, тоже умирали, все-таки это было будущее. Бежать, бежать, не думая ни о чем. Чтобы снова не остаться одной. Пусть это уже все – но чтобы не одной.

Воздух взорвался? Нет, кажется, нет. И в который раз – что это? Слова?! Голосит Здание, кружится голова, немеют мысли, ухмыляются разбитые окна. Нет, ты меня так не возьмешь. Я все равно найду, слышишь, я найду его, я все равно найду… Черт, откуда дверь на лестнице?! Только…

Она покачивалась на одной петле и скрипела. Дверь. Открытая дверь. Нет, не может этого быть. Это не может быть ТАК ПРОСТО…

Открытая дверь. Я шла к ней, наверное, всю жизнь. Шла, держась за руку высокого измученного человека с опухшими веками, шла по белым углям жаровни, по зеркальным осколкам, по ледяной воде, шла мимо сгустков темноты и паутины, мимо разбившегося в ничто голубя, мимо пепла, газет и сигаретного дыма, мимо слепоты, порезанных рук, мимо клочьев тумана, шла, а за моей спиной гибло, рушилось Здание.

Я толкнула дверь рукой, я спустилась по ступенькам – раз, два, три – я ступила босой ногой в блаженную слякоть двора. Ворот больше не было. Вместо них покачивались две ржавые створки, готовые рассыпаться в прах. Я шла к ним в гуле скрипичного оркестра, в урагане собственного дыхания. Я не верила, что так может быть на самом деле. Но так было. Я коснулась рукой одной из створок, волосы пошевелил ветер. Она качнулась в сторону, я зажмурилась, шагнула вперед, а кто-то – возле, вокруг, во мне – сказал:

– Ты же видишь, мы идем к маме.

Это было тогда, когда не было нас,

Это было тогда, когда не было их,

Это было, когда загорался Клаас,

И его едкий пепел сквозь время проник

Прямо в сердце…

Зимовье зверей.