Михаил Парфенов - Лепрозорий

Не их случай. Если до сих пор у нее и оставалась еще какая-то надежда, что Олег не заразился, то сейчас рассчитывать на это было уже слишком поздно. А она отвечала на его поцелуй, не в силах остановиться, хотя и злилась — на себя и на него, и думала: «Какой же идиот…». А потом, все-таки открыв глаза, встретилась с его взглядом — и все поняла.

С трудом прервавшись, Олег чуть отстранился от нее и улыбнулся:

— Не брошу я тебя, Дианка. Никогда. Так что привыкай…

И на душе вдруг стало очень спокойно.

Остатки гарнизона удалось собрать только к рассвету. Максим Иваныч со смешанным чувством оглядывал тех немногих бойцов, что остались в его распоряжении. Нестройный потрепанный ряд насчитывал семнадцать человек. Осунувшиеся, перепачканные лица, изорванная форма со следами своей и чужой крови. Много раненых — серьезно и не очень, почти полдюжины. Последним в ряду стоял мрачный и бледный Петров — тот еще вояка, но что уж теперь пенять. За неимением лучшего…

Плохо. Но капитан всегда знал, что любовь к родине — убивает.

— Выношу всем благодарность, воины! — сказал он громко, чтобы даже самый последний сопляк, полностью ушедший в себя, уловил суть сказанного. И пускай в этой импровизированной речи пафос может показаться глупой насмешкой — понятия «долг» еще никто не отменял.

— Каждый из вас мог умереть этой ночью. Многим пришлось убивать, чтобы выжить. Но главное — мы делали это, чтобы не допустить прорыва изоляции. И мы почти выполнили задачу! Почти… А это значит, бойцы, что теперь мы должны закончить начатое!

Он шел вдоль ряда, выкрикивая призывы, в которые сам уже не очень-то верил. Его сейчас занимали мысли куда более приземленные и неприятные. Что скажет он Москве, когда придется выйти с ним на связь? Как оправдаться за случившееся, да и стоит ли искать оправданий, в самом деле? Где-то там, в столице, в скором времени начнутся разбирательства и они, те, кто руководит страной и людьми, те, кто командует голосом в трубке так же, как тот командует капитаном, найдут «козла отпущения». И Максим Иваныч догадывался, кто окажется крайним при любом раскладе.

Полетят головы. Ему все припомнят: и смерть Померанцева, и избиение провинившихся солдатиков, и много еще, чего было и не было. Пятьдесят срочников и еще с десяток отборных бойцов, группа ученых — весь вверенный под его руководство состав пошел на дно вместе с кораблем… И скоро настанет черед капитана.

Но он не для того желал поймать беглую журналистку, чтобы как-то исправить случившееся и уберечь свою должность, не затем, чтобы уберечь голову от удара «сверху». Нет, тут было другое…

— По подсчетам, — он не стал уточнять, кто именно и как вел эти «подсчеты». Стоявшие в ряду и так прекрасно знали, что нескольким бойцам еще ночью был отдан приказ пересчитать останки зараженных, потери среди солдат и научных сотрудников. Не один магазин опустел, когда велся профилактический отстрел по уже бездвижным телам.

— По подсчетам, бежать удалось одному «пациенту», — продолжал чеканить слова капитан. — Эта баба, из новеньких. С ней мужик — ее хахаль, наверно. Не так уж и важно. Важно то, что эта гнида пристрелила несколько наших солдат! Порезал ножом одного из дежурных на воротах! Второго вырубил, как ребенка!..

И об этом стоящие перед ним парни тоже, конечно, знали. Вообще, Максим Иваныч, хоть и не видел сам нежданного спасителя журналистки, но проделанная тем работа вызывала у него чувство, похожее на уважение. Рассказы бойцов рисовали ясную как день картину: дело предстояло иметь не с любителем, а с профессионалом. Парень грамотно воспользовался эффектом неожиданности и сумел не растеряться в такой ситуации, когда даже более подготовленные к таким случаям контрактники не знали что делать. Стремительная атака — и столь же быстрое отступление. Налицо почерк человека, имеющего опыт участия в спецоперациях, — а таких людей Максим Иваныч почитал едва ли не за своих коллег.

Что ж, тем интереснее будет встретиться с ним в бою лично.

— Также погибли Померанцев и другие ученые. А это значит, что мы остались сами по себе, — продолжил он. — Научная база фактически прекратила свое существование, и с этого момента я объявляю на всей территории чрезвычайное положение. Мы — солдаты. И теперь мы — на войне, если кто-то еще не понял.

О чем его слушатели не знали — так это о смерти Арсения и о том, что двух оставшихся помощников доктора капитан пристрелил лично. Меньше всего ему хотелось, чтобы в военной операции под его руководством участвовали «люди науки». Тем более, что он прекрасно представлял себе, какой хай они бы подняли, узнай о безвременной кончине своего начальника-барыги.

Прочих уничтожили пациенты. Невелика потеря, на взгляд Максима Иваныча.

Сейчас все тела были собраны в большую груду во дворе у чадящих останков казармы. Смерть уравняла всех: солдат с зараженными, ученых с солдатами… Несколько человек сгорели в самом здании. Оставалось надеяться, что горели они не живьем… Максим Иваныч мог только строить догадки, отчего возник пожар, хотя, на его взгляд, естественней всего было бы подумать на кого-то из больных, решивших таким образом отомстить своим надсмотрщикам.

Зато капитан точно знал, что надо делать сейчас.

— Итак, бойцы… Слушай мою команду!!! — казалось, самый воздух сотрясся от его хриплого крика. И даже стоявший в ряду последним Петров разом вытянулся весь в струнку.

— Загружаемся по машинам и — вперед за журналисткой и ее трахальщиком! Наш священный долг перед родиной… — и, набрав в грудь по больше утренней свежести вперемежку с гарью от пепелища и вонью от горы умерших, начальник гарнизона закончил:

— НАЙТИ! И УНИЧТОЖИТЬ!

Диана думала о смерти. Какая она? Придет ли, как в сказках, старухой с косой, или же доброй, от всех мучений и терзаний избавляющей бабушкой погладит по голове и в лобик поцелует? Или же не будет ее вовсе, как не будет ни ада, ни рая, а только вечная пустота всосет ее, Дианино, сознание в себя…

Она не мечтала, но мысли сами по себе развивались в этом направлении. Ничто не помогало от них избавиться: ни слипающиеся глаза, ни зуд в пораженных инфекцией частях тела, ни общая усталость ее хоть и молодого, но все же не привыкшего к таким нагрузкам организма. Лишь присутствие рядом Олега еще заставляло переставлять ноги.

Вот уж кому все нипочем! Мужчина мерно вышагивал, изредка останавливаясь, чтобы свериться с приметами — мхом на стволах деревьев, солнцем над их верхушками — и определить дальнейшее направление пути. Хотя тащить ружье и автомат вряд ли было легко, и ступни его тоже наверняка натерлись, особенно после того, как он отдал ей свои носки и продолжал идти в одних ботинках.