Энн Райс - Песнь серафимов

К концу первой недели Тоби снял небольшую квартирку на втором этаже гостиницы в центре города и получил фальшивые документы, из которых следовало, что ему двадцать один год (достаточно взрослый, чтобы подавать спиртное), а зовут его Винченцо Валенти. Это имя предложил благодушный пожилой итальянец, нанявший Тоби на работу. К имени прилагалось подлинное свидетельство о рождении.

Итальянца звали Алонсо. Его ресторан был великолепен. На улицу выходили большие прозрачные витрины, горели яркие фонари, официанты и официантки, все студенты, скользили между столиками и пели арии из опер. Тоби с лютней расположился у фортепьяно.

Все это было хорошо — хорошо для Тоби, не желавшего помнить о том, что прежде он был Тоби.

До сих пор он нигде не слышал таких великолепных голосов, как здесь.

По вечерам ресторан был полон оживленных людей, по воздуху разливались звуки опер, и Тоби прекрасно играл. Тогда ему становилось почти хорошо и не хотелось, чтобы двери закрывались, не хотелось выходить на мокрые тротуары.

Алонсо был добросердечным и улыбчивым. Он очень полюбил Тоби, ставшего для него Винченцо.

— Я бы отдал все, — говорил он Тоби, — лишь бы увидеть внуков.

Алонсо подарил Тоби маленький пистолет с инкрустированной жемчужинами рукоятью и показал, как из него стрелять. У пистолета был легкий спуск. Он предназначался исключительно для самообороны. Алонсо показал Тоби ружья, которые держал в кухне. Тоби очаровал сам вид этих ружей, и когда Алонсо позвал его в переулок за рестораном и позволил пострелять, ему понравилось ощущение и оглушительный грохот, эхом отдававшийся от высоких глухих стен.

Алонсо предоставлял Тоби возможность играть на свадьбах и помолвках, хорошо платил ему, покупал для работы красивые итальянские костюмы и иногда отправлял обслуживать частные вечеринки в доме, расположенном в нескольких кварталах от ресторана. Слушатели неизменно находили лютню элегантной.

Тот дом, куда он ходил играть, был приятным местом, но он вселял в Тоби смущение. Большинство здешних дам были пожилыми и добродушными, но было и несколько молодых женщин, к которым в гости приходили мужчины. Хозяйку заведения звали Виолеттой. Она отличалась высоким пронзительным голосом, густо красилась и обращалась с остальными женщинами так, словно те приходились ей сестрами или дочерьми. Алонсо любил подолгу сидеть здесь, беседуя с Виолеттой. Они говорили по-итальянски, но по временам переходили на английский. Складывалось впечатление, что когда-то они были любовниками.

Здесь играли в карты, иногда устраивали небольшие вечеринки по случаю дня рождения кого-нибудь из пожилых дам или мужчин, и молодые женщины улыбались Тоби любовно и многообещающе.

Один раз, скрытый расписной ширмой, он играл на лютне для мужчины, который занимался любовью с женщиной. Мужчина обидел ее. Женщина ударила его, а он дал ей пощечину.

Алонсо отмахнулся от вопроса Тоби.

— Она все время так делает, — пояснил он, как будто поведение мужчины в этом случае ничего не значило.

Алонсо назвал эту девушку Эльсбет.

— Что это за имя? — спросил Тоби.

Алонсо пожал плечами.

— Может, русское? Боснийское? Откуда мне знать. — Он улыбнулся. — У них светлые волосы. Мужчинам такие нравятся. И я знаю наверняка, что она сбежала от какого-то русского. Я буду счастлив, если этот негодяй не явится за ней.

Тоби почувствовал симпатию к Эльсбет. Она говорила с акцентом, может быть и русским, и однажды призналась, что сама придумала себе имя. Поскольку Тоби теперь называл себя Винченцо, он ощутил к ней почти сочувствие. Эльсбет была очень молода. Тоби сомневался, что ей исполнилось шестнадцать. Косметика делала ее старше, лишая свежести, но утром в воскресенье, с одной помадой на губах, она была прелестна. Она курила черные сигареты у пожарной лестницы и болтала с Тоби.

Алонсо время от времени приглашал Тоби к себе домой на тарелку спагетти в обществе его матери. Они жили в Бруклине. В ресторане Алонсо подавал блюда Северной Италии, поскольку эта кухня была в моде, но сам предпочитал тефтельки и темные соусы. Его сыновья жили в Калифорнии. Дочь погибла от наркотиков в четырнадцать лет. Как-то раз он показал ее последнюю фотографию.

А при упоминании о сыновьях он начинал сопеть и махать руками.

Мать Алонсо не говорила по-английски и никогда не садилась с ними за стол. Она наливала вино, убирала тарелки со стола, стояла у плиты, скрестив руки на груди и глядя на мужчин, пока те ели. Она напоминала Тоби его собственных бабушек: они тоже были из тех женщин, которые стоят рядом, пока едят мужчины. Смутное детское воспоминание.

Несколько раз Алонсо водил его в Метрополитен-оперу, и для Тоби это стало откровением — слушать одну из великолепнейших трупп мира, сидя в мягком кресле рядом с человеком, прекрасно знающим историю и музыку. Он не рассказал об этом. Тоби понимал, что такие часы — совершенное подобие счастья.

Тоби слушал оперы и в Новом Орлеане, вместе со своей учительницей из консерватории. Он бывал на оперных постановках студентов университета Лойолы, и его трогало происходившее на сцене. Однако Метрополитен-опера произвела на него неизмеримо более сильное впечатление.

Еще они ходили в Карнеги-холл и слушали симфонии.

Переживаемое счастье было тончайшим, как газовая ткань, наброшенная на все его воспоминания. Ему хотелось ощущать радость, когда он окидывал взглядом эти великолепные зрительные залы и слушал головокружительную музыку, но он не осмеливался отдаться чувству.

Однажды он сказал Алонсо, что ему нужно найти красивое ожерелье в подарок одной женщине.

Алонсо засмеялся и покачал головой.

— Нет, это для моей учительницы музыки, — пояснил Тоби. — Она занималась со мной бесплатно. Я скопил две тысячи долларов.

Алонсо сказал:

— Предоставь это мне.

Колье оказалось ошеломительным, экстра-класса. Алонсо заплатил за него сам и не взял с Тоби ни гроша.

Тоби отправил посылку для учительницы на адрес консерватории, потому что не знал никакого другого ее адреса. Обратного адреса на пакете не значилось.

Однажды днем он зашел в собор Святого Патрика и просидел целый час, глядя на главный алтарь. Он ни во что не верил. Он ничего не чувствовал. Он не мог вспомнить слова псалмов, которые так любил.

Уходя, он замешкался у дверей собора и оглянулся назад, словно навсегда покидал этот мир. В этот миг какой-то грубый полицейский заставил уйти из церкви парочку туристов, потому что они обнимались. Тоби уставился на полицейского, и тот махнул ему, чтобы он тоже уходил. Но Тоби лишь вынул из кармана четки, полицейский кивнул и отошел от него.

Мысленно Тоби сознавал, что проиграл. Этот его мир в Нью-Йорке не был настоящим. Он потерял брата, сестру, мать, он разочаровал отца. «Милашка».