Георгий Старков - Тихий холм

- ... остановите пламя! – визгливо кричала мама. – Она уже готова! Я не хочу, чтобы у меня спалился весь дом!

Какие-то шипучие звуки. Всё дальше и дальше. Крики, грохот и снова крики.

- ... слишком поздно... бежим!

Красные капли сочились через щели на чёрном пространстве и срывались вниз, в бездну. В какой-то момент она поняла, что одна из этих капель – она. И, осознав это, тоже с готовностью оторвалась от невидимой ниточки сознания и упала вниз, в небытиё.

Здесь.

Головная боль не проходила. Хизер ждала минуту, две, опустившись на колени и сжимая голову ладонями, но облегчение не наступало. Образов в голове становилось всё больше, каждая последующая порция воспоминаний приносила растущую боль. А вспомнить было что. Всё-таки семь лет...

Хизер встала, превозмогая головокружение. Цвета вокруг стали яркими до рези. Она отыскала глазами дверь на противоположной стене палаты и двинулась туда. Ноги делали, казалось, всё, кроме нужных действий – сплетались друг с другом, уходили в стороны, подгибались в коленях, но только не шли прямо. По мере приближения к кровати боль доходила до белого каления. Нечленораздельно взвыв, Хизер пустилась бегом, каким-то чудом умудряясь не упасть. Перед глазами мелькнул серый поддон койки с выжженной на ней фигурой девочки и обгоревшая фотокарточка на тумбочке. Хизер увидела дверь и вывалилась из палаты в финальном рывке. Едва дверь закрылась за ней, боль полегчала, а через несколько шагов пропала вовсе. Но воспоминания остались.

Коридор продолжал своё путешествие, накреняясь под невозможным углом. На этот раз это был просто коридор – не морг, не школа, а прямоугольные кирпичные своды. Хизер приходилось цепляться за стену, чтобы не поскользнуться и не скатиться разом в самое дно. Интересно, мрачно подумала она, куда на этот раз он приведёт? На что хватит фантазии Алессы?

Вниз, вниз и вниз. Спуск затягивался. Даже в подземном проходе Хизер не приходилось столько отмахивать – она, наверное, опустилась под землю без малого на сотню метров. Вокруг становилось темнее – лишь там, где кладка обрушилась, пробивался знакомый ярко-жёлтый свет крематория. Воздух теплел. Когда Хизер увидела внизу маленькую дверь, она успела до того привыкнуть к бесконечному спуску, что не поверила. Но это было так. Красная дверь, приветливо приоткрытая, рождала в груди тёплое щемящее чувство. Некогда она давала ей единственный приют, баррикадируя от отравленного воздуха Большого мира. За этой красной дверью она оставалась в желанном одиночестве хотя бы на несколько коротких часов, создавая своё фальшивое счастье. Это была комната Алессы.

Здесь ничего не изменилось. Впрочем, с какой стати что-то должно было меняться? Ведь эта комната - именно такая, какой она осталась в её памяти. Заправленная кроватка с кружевной подушкой. Коллекция бабочек над ученическим столом. Книги, выстроенные в шкафу. Даже любимая колода карт, разбросанная в углу. Она любила играть в карты – наверное, потому, что в отличие от великого множества других занятий это можно было делать не одной, а с другом. Но как раз с друзьями у неё были проблемы, и играть зачастую было не с кем. Лишь когда приходила Клаудия – но это было нечасто. Она всегда проигрывала, потому что не умела играть. И плакала от обиды... Ей приходилось успокаивать зареванную подругу и уговорить поиграть во что-либо другое.

Клаудия. Её единственная настоящая подруга. Клаудии тоже не было с кем поиграть. Может, она и нашла бы себе друзей, но выходила из своего дома очень редко. Отец не позволял. Он не отпускал её ни на минуту, боясь, что дочка поддастся грехам и соблазнам грешного мира, который не стоил и пальца на ноге верующего. Да и сюда Клаудия заглядывала лишь в те дни, когда в доме Гиллеспи проходили служения и Леонард Вульф приходил в числе прочих восхвалять Господа.

- Клаудия? – Алесса в ужасе уставилась на руку подруги, которая неумело тасовала колоду. – Что это?

- Где?

- Не притворяйся, будто не видишь. Что это?

Она указала пальцем на её руку немного выше запястья, где чернели безобразные фиолетовые пятна. Клаудия опустила глаза и ойкнула:

- Ой, пуговица расстегнулась. Спасибо, что сказала.

Она отложила карты и начала возиться с рукавом, наливаясь пунцовой краской. Алесса смотрела на неё, не говоря ни слова, потом взяла колоду и начала тасовать сама. Чёрная карта, красная, чёрная... Запястье Клаудии снова скрылось под коричневой тканью, но она продолжала видеть перед собой те ужасные синяки. Так и хотелось спросить: «Папа снова тебя бил?», но тогда она расплакалась бы опять. Она и так слишком часто плакала. Поэтому Алесса смолчала и просто начала раздавать карты. Не прошло и минуты, как Клаудия в очередной раз проиграла, и по её лицу потекли слёзы обиды и горечи. Алесса прижала её к себе и гладила за волосы, шепча успокаивающие слова.

И ведь это было не один раз. Очень много... Почти всякий раз она видела следы побоев на теле своей подружки то тут, то там. А иногда Леонард приходил один, без Клаудии. Это означало, что Клаудия сейчас не может выйти из дома. Может, синяк на лице, может, что-то похуже... Она понятия не имела, за что отец Клаудии бьёт её, такую тихую и согласную во всём. Её саму мать била редко, в основном только кричала (зато как кричала!) и всяким образом унижала, заставляя читать молитвы, запирая в погребе... Но это, если она не слушалась. Зачем бить Клаудию, она же просто боготворит отца и не смеет прекословить ему ни в чём... Она не понимала.

Хизер присела около кровати и бережно собрала карты, потрёпанные в многочисленных раздачах. Ладонь горела. Чаще она играла сама с собой, раскладывая пасьянсы и гадания – всё лучше, чем ничего. Конечно, она любила рисовать, воображая себя в выдуманном чужом мирке, но иными вечерами надоедало даже это, и единственной отдушиной становилась эта выцветшая стопка упругих листов.

Положив колоду на стол, Хизер задержала взгляд на коллекции высушенных бабочек. Чёрные сморщённые крылья безвольно свисали с кончиков булавок. Отвратительно. Как она могла любить такое и даже повесить у себя на стене? Может, это опять Далия заставила? Но нет, Хизер не припомнила такого. Значит, сама. Она по своей воле насаживала этих беспомощных существ на серебристый кол.

Рядом со столом висело тёмно-синее платье. Она только в ней и ходила, хоть и выглядела при этом, как послушница. Но остальные наряды были ещё хуже – выбирать одежду ей не давали, а вкус у Далии Гиллеспи оставлял желать лучшего. В конце концов, она привыкла и перестала заботиться, во что она облачена. В школе её возненавидели в том числе и за это. М-да...