Бентли Литтл - Университет

Возможно, Бакли все-таки прав и Стивенс действительно сумасшедший профессор — "сумаспроф"?

Пока Ян размышлял, студенты разошлись. Эмерсон взял свою папку, выключил свет в аудитории и запер дверь.

Обычно в столь поздний час в коридоре уже царила гробовая тишина. Его семинар заканчивался последним, когда в здании больше не оставалось студентов. А сегодня он еще и затянул его на добрых пятнадцать минут.

Однако сейчас со стороны лифтов доносился какой-то шум. Ян прислушался. Похоже, это хоровое ритмическое пение, напоминавшее ритуальное завывание. В высшей степени странно!.. Звуки показались Яну настолько неуместными — в таком месте и в такой час! — что у него поневоле пробежал холодок по спине.

По мере того как он шагал по слабо освещенному коридору к лифтам, звуки становились все громче.

Наконец он сообразил, что пение доносится из аудитории, где Элизабет Соммерсби обычно ведет семинар по творчеству Д. Г. Лоуренса.

Только ее семинар заканчивается в девять. А сейчас уже одиннадцатый час...

Дверь в аудиторию была открыта. Оттуда лился свет.

Что же там происходит, черт возьми?

Осторожность подсказала Яну, что тут дело нечисто и праздное любопытство может дорого обойтись. Надо развернуться на сто восемьдесят градусов и тихо удирать по лестнице. Однако в итоге любопытство победило страх. Он медленно двинулся в сторону света, лившегося из единственной открытой двери.

И различил голос Элизабет Соммерсби. Стало быть, ее семинар затянулся на лишний час? Ну и ну...

Однако в следующий момент Ян отбросил эту мысль. Студенты не поют хором на занятиях по творчеству Д. Г. Лоуренса. К тому же доносилось и легкое притоптывание множества ног. Ба! Да они еще и танцуют! Ничего себе!

Ян подкрался на цыпочках к открытой двери, прижался к стене и стал прислушиваться.

Сначала он услышал голос Элизабет Соммерсби:

— Теперь мы знаем, что книга "Змея с плюмажем" является вершиной творчества Лоуренса, самым ясным и зрелым изложением его философских взглядов и миропонимания. Лоуренс свято верил в необходимость и разумность существования сверхчеловека. В стройной теории сверхчеловека Лоуренс сплавил все свои прежние политические, религиозные и сексуальные концепции, которые существовали в эмбриональной форме в его раннем творчестве, а затем будут изложены в разжиженном виде в его поздних романах. Но именно в "Змее с плюмажем" блестяще сконцентрированы итоги размышлений всей его жизни.

— Утренняя Звезда! — хором пропели-проскандировали студенты.

— Да, Утренняя Звезда! — подхватила Элизабет Соммерсби, и ее голос вдруг опустился на октаву, когда она полупропела:

— Мы собрались здесь, дабы восславить Утреннюю Звезду!

— У-у-утренняя Звезда-а-а!

— Кто хозяин семинара? Я! Правильно?

— Так точно! — в один голос, по-военному рявкнули студенты.

Ян услышал неожиданный звук — словно кнут ударил по деревянному полу.

— Я хозяйка, а вы мои рабы! Правильно?

— Так точно!

Новый удар кнута — как выстрел.

— А теперь закройте дверь. Наступает время секса. Пора нам убедиться в том, что Лоуренс был прав, утверждая, что "секс может быть прекрасен, если люди блюдут его силу, преклоняются перед ним, как перед божеством, и позволяют ему наполнить собой весь мир".

Господи, неужели это говорит Элизабет Соммерсби? Та самая закомплексованная ханжа с постной рожей старой девы, которую не знаешь жалеть или презирать! Ян ушам своим не верил.

Из аудитории вышел молодой парень — совершенно голый мускулистый здоровяк. Ян в растерянности и страхе сделал шаг назад — спрятаться было негде, бежать поздно. Однако голый студент лишь рассеянно улыбнулся ему и захлопнул дверь.

Снова из аудитории донеслось размеренное пение:

— Да сольется кровь с кровью! Да сольется кровь с кровью!

— А теперь предадимся сексу! — раздался яростный вопль Элизабет Соммерсби.

Ян стоял и слушал. Волосы шевелились у него на голове. Из аудитории неслись сладострастные стоны и вскрики. Кто-то выл от боли. Ян обливался потом.

Он хотел открыть дверь, заглянуть внутрь, выяснить, что же там происходит, на этом шабаше, затеянном профессоршей...

Но здравый смысл и осторожность заставили его бежать прочь — и по мере сил тихо.

Как только дверь лифта открылась, он проворно скользнул внутрь и нажал кнопку первого этажа. Потом бессильно прислонился спиной к стенке кабины и закрыл глаза...

Формально в общежитии было что-то вроде комендантского часа — с такого-то по такое-то время все студенты должны находиться в своих комнатах, а не слоняться по коридорам или сидеть у соседей. Разумеется, существовал также и запрет на прием гостей после одиннадцати вечера.

Однако за соблюдением этих правил никто никогда не следил.

Нарушая первое из вышеперечисленных правил, Джим сидел в комнате у Хоуви и обсуждал с другом второе из вышеперечисленных правил. Было уже за полночь. Джим философствовал вслух по поводу того, сможет ли он незаметно провести Фейт в свою комнату — ему хотелось, чтобы она как-нибудь осталась у него на ночь.

Хоуви отвечал, что администрация общежития скорее всего посмотрит на это сквозь пальцы. А вот мать девушки вряд ли будет обрадована.

Джим возразил, что мамаша Фейт и не заметит отсутствия дочери — разве что через неделю! Она отнюдь не из породы хлопотливых наседок, следящих за своими цыплятами. Проблема в том, захочет ли сама Фейт остаться на ночь.

— Что ж, если существует такого рода проблема — можешь радоваться, — сказал Хоуви. — Значит, ты нашел хорошую, порядочную девушку.

Джим схватил салфетку, которой была прикрыта пицца, скомкал ее и в шутливом гневе швырнул ею в друга.

— Ханжа-викторианец!

— Никакой я не викторианец. Я попросту "приверженец традиционных американских семейных ценностей". Так-то, дружище!

Джим никак не мог перейти к тому, зачем он, собственно, и явился к другу в столь поздний час. Он покосился на часы и спросил:

— А Дейв — он когда обещал вернуться? Дейв, работавший сиделкой при Хоуви, ушел на свидание с девушкой и что-то задерживался.

Хоуви пожал плечами: дескать, откуда мне знать. Джим набрал побольше воздуха в грудь и наконец решился перейти к главному:

— Слушай, Хоуви... По-моему, тебе надо срочно удирать из этого университета. Я полагаю, что события принимают крайне опасный оборот.

Хоуви слабо улыбнулся:

— Опасность — моя любимая стихия.

— Нет, твоя стихия — быть гвоздем в заднице. Почему ты меня не слушаешься? Мой совет ведь не с ветра взялся!

— Да не волнуйся ты за меня, Джим.

— Да как же я могу не волноваться!

— Не надо выставлять меня совсем уж беспомощным калекой! — не без раздражения возразил Хоуви. Джим в отчаянии взъерошил себе волосы.