Даниэль Клугер - Повелители сумерек: Антология

– Полный аншлаг, – закатив глаза, приветствовал меня конферансье. – Полный, Олег Ильич, не помню, когда такое было.

Через расщелину между бархатными створками раздвижного занавеса я заглянул в зал. Застывший в ожидании третьего звонка, он действительно был полон. Редкие припозднившиеся, подгоняемые сердитым шепотом билетеров, поспешно пробирались по рядам.

– Ну, с Богом, Олег Ильич. – Конферансье поправил бордовый галстук-бабочку и с последней трелью звонка пошел на сцену. – Сейчас перед вами выступит, – донеслось до меня оттуда, – человек, которого недаром называют «Поэтической Лирой России». Человек, чьи стихи знают, любят и читают повсеместно люди всех возрастов. Человек, сочинивший слова для песен, которые слушают в Таганроге и Пскове, в Уренгое и Южно-Сахалинске, на мысе Дежнева и на Кольском полуострове, в горах Алтая и в поволжских степях. И вот сегодня этот человек у нас здесь. Обладатель многочисленных литературных премий, лауреат международных поэтических фестивалей в Варшаве, Бостоне, Риме и других культурных центрах мира, заслуженный деятель искусств Российской Федерации Олег Вронский. Просим!

Свет рампы хлестанул меня по глазам. Зажмурившись, я пересек сцену, встал к микрофону и коротко кивнул в зал.

– «Двадцать восемь капель корвалола», – бросил я в темную его тишину. – С этой вещи я начинаю все свои выступления.

Перебои жизненного соло лечатся испытанным плацебо: 28 капель корвалола и дождем сочащееся небо… Памяти незримая петарда россыпью колючих многоточий выстрелит в районе миокарда и отпустит на исходе ночи…

Сочиненъе стихов… Зачем?!

И на кой совершенство слога?! —

недоказанных теорем

остается не так уж много.

Слишком хожена эта гать

и протоптаны эти стежки…

Унизительно – подбирать

со столов опустевших крошки.

Мне б исчезнуть в мельканье лиц,

в шевеленье житейской пены,

но невидимый миру шприц

мне стихи загоняет в вены…

Ночью все так выпукло и четко делится на дебет и на кредит; только сердце, шалая подлодка, глубиной непознанною бредит… Стая истин, спаянная в узел, ставшая докучливою ношей, острыми рапирами иллюзий тычется в предсердья и подвздошье…

Сочиненъе стихов… К чему?!

Что изменится в мире этом?! —

все из света уйдет во тьму,

чтобы вновь обернуться светом.

И за краткий житейский миг,

напоенный мечтой о чуде,

я не стану скопленьем книг,

что до дыр зачитают люди…

Ночью так враждуется с собою! И от изголовья до изножья время захудалою арбою тянется по мраку бездорожья. Нет стихов, шрапнельных многоточий; только холод стен да холод пола. Все, что я хочу от этой ночи, – 28 капель корвалола…

К концу первой части я поймал кураж. Стихи, мои стихи, то единственное, что создал нищий, непутевый горький алкаш и подсевший на анашу и герыч торчок Олег Вронский. Стихи, то единственное, что у меня есть, то, ради чего я живу, то, ради чего только и стоит жить… Я дарил стихи, награждал ими, священнодействовал. Я делился с миром тем, что в муках и корчах рожала моя изнасилованная жаждой творить, беременная рифмой душа.

Я увидел его, едва зажгли лампы. Увидел, и кураж ушел, удрал, вылетел из меня, как воздух из сдутого резинового клоуна. В первом ряду, развалившись в кресле и закинув ногу на ногу, на меня с фирменной придурковатой ухмылкой пялился поганым взглядом мой самозваный куратор, губастый наглец и хам Витька Лопухов, по кличке Лопух. Левой рукой он обнимал за плечи волшебной, ослепительной красоты брюнетку. Всмотревшись, я узнал ее. Влажными чувственными глазами из-под длиннющих загнутых ресниц меня небрежно разглядывала госпожа Диана Клищук, секс-символ России, певица и исполнительница главной роли в побившем рекорды кассовых сборов кинематографическом шедевре «Очи черные». Жуткий контраст между ее красотой и отталкивающей блекло-худосочной рожей Лопухова всадил мне чугунной дурой под сердце, свингом заехал в живот и добавил в солнечное. Я едва сдержал рвотный спазм и опрометью метнулся со сцены вон.

Не знаю, как удалось продержаться вторую часть. Я запинался, путался в словах, мямлил. Зал поначалу терпел, но потом зашелся недовольным гулом, к которому вскорости добавился галерочный свист. Когда я покидал сцену, свистели и улюлюкали уже отовсюду.

Витька Лопухов ждал меня на выходе, вальяжно привалившись спиной к колонне и с ленцой поковыривая во рту зубочисткой. Я споткнулся на ровном месте, с трудом удержал равновесие. Лопух отделился от колонны и вразвалку двинулся ко мне, протягивая на ходу руку.

– Ты какого черта меня преследуешь?! – заорал на него я. – Мы с тобой никакие не друзья, понял?! Чтоб я не видел тебя больше, урод!

– Ну-ну, полегче, Олежек. – Лопух убрал руку, и придурковатая ухмылка появилась вновь. – Ходить на представления никому не запрещено, не так ли? И потом, с чего ты взял, что преследую?

– А что, нет?

– Нет, конечно. Я тебя всего лишь курирую. Вот привел посмотреть на тебя смазливую провинциалочку.

– Это Диану Клищук ты называешь провинциалкой?

– Конечно. Откуда она там, из Рязани, что ли? Или из Конотопа? – Ухмылка внезапно слетела у Витьки с лица. – Хочешь ее?

– Что-о-о?!

– Ты не понял? Я спросил, хочешь ли ты эту телку. Она выделывает неплохие фортеля в койке.

– Идиот. – Я обогнул Лопуха и отчаянно замахал рукой подъехавшему к входу такси.

Звонок в дверь раздался через полчаса после того, как я, разбитый и вымотанный, добрался до своей захламленной, пятый год мечтающей о ремонте квартиры.

Я глянул в глазок, затем лихорадочно распахнул дверь. На пороге стояла Диана Клищук.

– В-вы ко мне? – запинаясь, промямлил я.

– К вам.

– B-входите, пожалуйста. – Я немного очухался. – Сейчас соображу чаю. Извините, здесь неубрано, и потом… Не уверен, что у меня есть хоть какой-либо десерт. Но если вы подождете, я мигом сбегаю в булочную. Она тут недалеко, за углом.

– Не надо в булочную. – Диана сбросила мне на руки куртку. – Повесьте, пожалуйста, куда-нибудь. У вас есть контрацептивы?

– Что?..

– Я спросила, есть ли у вас презервативы. Не захватила с собой, а без них я не лягу.

Через час она ушла, на прощание холодно чмокнув меня в щеку. То, что между нами произошло, было ужасно, отвратительно и постыдно. Диана Клищук, «Очи черные», секс-символ России, нежданным и непрошеным подарком свалившаяся в мою постель. Она отработала роль, понял я. Роль второго плана – бесчувственной и бесстыдной дешевой шлюхи. И отработала эту роль бездарно.

Неправда, что стихи пишутся, лишь когда к поэту приходит вдохновение. Когда приходит отвращение, они пишутся тоже. Только другие.