Шарлотта Джей - Кости мертвецов

Хозяина следующей хижины смерть настигла на дворе. Раскинув руки, он лежал возле дома. По черепу тянулась узкая живая ленточка. Муравьи. Кости его рук были белыми и тонкими. Ступней не было вовсе.

Она заглянула в следующий дом. Там было пусто. Но под домом она нашла консервную банку. Та заржавела, этикетки не было. Стелла перевернула ее ногой. Она была пуста.

Стелла вернулась к центру деревни. Здесь, перед длинным домом, лежали целые груды черепов и костей; некоторые скелеты сохранились целиком, другие растерзали лесные падальщики; неподалеку она заметила навесы грубой работы и каменные очаги, опаленные огнем. Среди очагов валялись консервные банки, а на одной из них на полуистлевшей этикетке Стелла прочитала: «тушеная говядина».

Она ходила среди погасших кострищ. Кое-где остался пепел, забившийся в трещины камней. Она нашла кости ребенка и собаки, потом ей попалась невскрытая банка. Она подняла ее и перевернула. На дне она разглядела маленькие черные дырочки — проколы.

Все еще держа банку в руке, она огляделась. Ветра не было, и листья деревьев вяло поникли. С крыши навеса к ее ногам упал пучок тростника. Было тихо, но ей чудилось, что она слышит, как разлагается деревня — муравьи буравят проходы в сухих бревнах, осыпается солома с гниющих потолков, рассеивается пепел в каменных очагах. Разложение происходило так быстро, что деревня, казалось, непрерывно меняется. Она бы не удивилась, если бы та обратилась в прах на ее глазах. Неподвижны были только истлевшие человеческие кости.

Стелла все стояла с банкой в руке. Она словно оцепенела. Так вот кто убил ее мужа. И все же, как ни странно, в этот миг она думала не о его смерти, а о смерти своего отца, и глаза ее наполнились слезами.

Он убил и моего отца, думала она. Он считал меня слишком юной и невинной, чтобы признаться в содеянном. Так он убил моего отца. Она выронила банку; сердце ее переполняла горькая обида.

Силы покинули ее. Она чувствовала приближение страха. Она не двигалась, но тело ее сотрясалось от смертельного ужаса. К ней тянулись невидимые бесплотные руки, дотрагивались до нее.

И тут послышался вопль.

Сначала Стелла решила, что это кричала она сама, но крик повторился. Он доносился сзади, из джунглей. Звук был до того страшен, что в нем с трудом можно было признать человеческий голос.

Она повернулась и побежала. Едва она добежала до длинного дома, тишину разорвал громкий хлопок. Когда она оказалась на опушке джунглей, послышался второй выстрел.

Ей и в голову не пришло соблюдать осторожность. Стелла знала, что второй выстрел — последний. Она не была удивлена. Теперь она понимала, что, оставляя Вашингтона, не надеялась увидеть его живым.

Я убила его, думала она на бегу. Я убила Вашингтона. Сколько вокруг убийц. Вашингтон, Дэвид, Энтони, я — тоже убийцы. И Тревор хуже всех, потому что он никогда не видел своих жертв.

Потом она остановилась. Дорога, свернув от реки, вывела ее на маленькую полянку, где она оставила своего спутника. Его распростертое тело лежало поперек тропы. Но он был не один. Над ним склонился туземец.

В Марапаи она видела туземцев из дальних деревень, которые приплывали на каноэ; раскрашенные, они ходили по улицам с ожерельями из собачьих зубов, бусинками в ушах, с гирляндами из цветов и листьев на руках и ногах. Но она ни разу не видела, чтобы кто-то из них был так раскрашен и разряжен, как этот.

Он был смуглый, худой, гибкий, невысокого роста и почти голый, за исключением полоски кожи на талии, продетой между ног. Его тело пестрело белыми и коричневыми полосами, а лицо украшал причудливый узор. На переносице — мазок желтой краски, от уголков рта протянулись белые линии, сходившиеся на кончике подбородка. На руках и в волосах — листья белого и желтого кротона. С луком и стрелами он походил скорее на птицу, нежели на человека.

Он спокойно стоял, глядя на нее. Похоже, он ей не угрожал, хотя, судя по его лицу, этого можно было ожидать. Стелла знала: этот яркий, праздничный, удивительно красивый наряд сулит смерть.

И тут она заметила у него на запястье часы. Это был Хитоло.

Они заговорили одновременно.

Он снова посмотрел на труп. Пестрый узор лишал его лицо всякого выражения, но она увидела, как блестят его глаза, обведенные белыми кругами, и поняла, что он напуган. Она подбежала к нему и опустилась на колени рядом с Вашингтоном. В голове зияла рана. Рядом на земле валялся пистолет. Она отвернулась.

— Что произошло, Хитоло?

Хитоло покачал головой. Казалось, он разучился говорить.

— Что случилось? Расскажи!

— Он хотел меня убить, — выговорил он. — Миссис Уорвик, он застрелился. Я не стрелял в него. Он стрелял в меня, он стрелял в себя.

— Конечно, ты его не убивал. Это ясно. У тебя нет оружия.

— Почему он стрелял в меня, миссис Уорвик? — Он беспомощно смотрел на нее.

— Он не узнал тебя, Хитоло. Он не ожидал, что ты вернешься. Он думал, ты испугался.

— А я и испугался, — признался он. — Я сошел с ума. Я побежал. Потом я вспомнил. — Она окинула его долгим восхищенным взглядом, сознавая, сколько смелости понадобилось ему, чтобы побороть неодолимую силу паники и вернуться, чтобы отомстить.

— Я кричал ему, — объяснял Хитоло, — и махал руками.

Стелла начинала понимать, как все произошло.

— И он выстрелил в тебя и не попал?

— Да.

— И ты пошел к нему, крича и размахивая руками? Он не ожидал, что это мог быть ты, — пробормотала она. — Он не ожидал, что вообще кто-нибудь придет. Здесь никого нет, все мертвы. Он знал это. Он знал, что никого не осталось в живых. Они умерли во время праздника, наряженные, как ты, для плясок.

Хитоло, мигая, смотрел на нее. Он ничего не понимал.

— Бедный Филипп, — проговорила она.

— Они все мертвы, — тупо повторил он.

— Да, теперь здесь никого нет. Может быть, кто-то и убежал, но теперь сюда никто не вернется. Остальные умерли от пищевого отравления. Испорченные консервы, те самые, что погубили Сереву. Он съел отравленного мяса. Это был несчастный случай, Хитоло. Консервы предназначались не для него.

На его пестром, как оперение птицы, лице невозможно было ничего прочитать. Интересно, что он сейчас чувствует, подумала она. Хотела бы я знать, жалеет ли он, что нет убийцы, которому можно отомстить, что нет Джоба, которого можно ненавидеть, нет справедливости, которая восторжествует.

Земля под их ногами была мягкой и податливой, как губка, и они вырыли неглубокую могилу. Казалось, не было никакого смысла соблюдать такие условности здесь, но Стелла, у которой перед глазами все еще стояли муравьиная дорожка на черепе и жирная серая крыса, не могла не предать его тело земле. Они забросали тело землей и соорудили холмик из ветвей и листьев.