Владимир Васильев - Гостиница

С этими словами атаман вынул из кармана складной нож и каким-то приспособлением от него аккуратно повыдергал гвозди из кошачьих лап.

Кот только слабо дергался при этом.

– Морду, – напомнил Мальчик с хреста, – С голоду помрет.

– Все равно не жилец, – махнул рукой атаман. – Впрочем, пусть расскажет кошачьему миру о своих приключениях. Будет кошачьим мессией…

Он подсунул нож под бечевку, стягивавшую морду кота, и одним движением разрезал ее, продемонстрировав бритвенную остроту лезвия.

Кот никак на это не отреагировал, видимо, свело мышцы, и он не мог пошевелить челюстями.

Так же быстро атаман, поставив распятие на край стола, отрезал сначала нижние веревки, потом – верхние. Кот тяжелым куском мяса плюхнулся на пол. Попытался подняться на лапы и не смог – они разъезжались. Тогда он медленно пополз от стола по-пластунски, передвигая еле-еле то одну лапу, то другую.

Все завороженно следили за его усилиями.

– Не жилец, – еще раз констатировал атаман. – Вот и все, чего ты добился своей жалостью. Хотя гуманней было бы прекратить мучения твари. Но теперь его судьба – в его лапах, а твоя – в моих, – он протянул свободную от ножа пятерню в сторону хреста и через мгновение сжал ее в кулак, будто судьбу Мальчика, кажется, наслаждаясь только ему слышимым хрустом.

– Что ты собираешься делать? – с натугой прохрипел Мальчик.

Веревки глубоко врезались в тело, пережимая кровообращение и невидимые иголочки все больнее и больнее вонзались под кожу.

– Во-первых, выпить за освобождение кота, а также всех иже с ним униженных и оскорбленных мира сего, за которых ты взошел на этот хрест… По-моему, это стоит того, не так ли?.. Наливай, красотка, скоро наступит твой праздник…

Девчонка налила две стопки. Пацаны, не шелохнувшись, несли караул возле хреста. Парочка у стола выпила и закусила. Атаман, наконец-то, освободился от ножа, положив его рядом на стол, и смог позволить себе расслабиться.

– Во-вторых, – продолжил он, закусив, – я тебе уже объяснял, что буду делать из тебя Мессию. Народ жаждет иметь Мессию и он его получит… из моих рук… Слава Богу, ты уже ничего не сможешь испортить… Ведь не зря же пришли мы с тобой в мир сей, непорочно зачатые нашими матерями. Надо полагать, тот, кто творил это чудо, имел определенную цель.

– Ты слишком самонадеян, считая себя способным разгадать ее, – прорычал с хреста Мальчик.

– А мне плевать на его цель, когда у меня есть своя, – усмехнулся атаман. – На то он и наделил нас свободой воли, чтобы мы с умом ею распоряжались… С умом – значит с выгодой для себя. Выгода для себя – это обретение максимальной власти для управления человеческим стадом… Разумным стадом, заметим, что требует особого искусства. Истинно живет тот, кто движет человечеством. Неважно, своими руками или руками созданных им кукол… Тебе и предстоит стать созданной мной куклой-мессией, которая будет вещать народам то, что вложу в ее уста я.

– Но я никогда не буду говорить то, что нужно тебе! – изо всех сил прохрипел Мальчик, пытаясь шевелить онемевающими конечностями, чтобы хоть немножко восстановить кровообращение.

– Да, это воистину так, супербой, – усмехнулся уже изрядно пьяный атаман. – Если ты останешься жив… А посему рассуди сам – у меня нет выхода… Даже если я забуду о мессианстве и отпущу тебя, ищейки твоей мамочки вмиг вынюхают меня и размажут по стенке… Нет, каждый должен достойно нести свой хрест… Я тебе и предоставил великодушно такую возможность… Ты будешь покрыт бессмертной славой в веках и народах. Будь уверен – уж я позабочусь об этом… А мог бы бесславно обрести свой конец в вонючих глубинах городской канализации, как уже обрели многие элики до тебя… Ты должен быть благодарным мне за возможность красивой смерти…

– Да ты же просто маньяк-убийца, обуянный манией несбыточного величия! – просипел мальчик. Что-то странное творилось с его голосом. – Жалкое ничтожество, возомнившее себя равным Богу.

– Неважно, что мы мним о себе, любезный мой оппонент, – лучезарно улыбнулся атаман-философ, – важно, что мы делаем… Приступайте, мальчики, – приказал он, махнув рукой. – А ты, Мессия, внимательно посмотри на своих апостолов, которые понесут в мир твое учение… Запомни их вдохновенные лица. Это они, держа в руках маленькое “икс-распятие” с твоей маленькой фигуркой на нем, будут звать погрязшее в рабстве человечество к безграничной свободе, которой, конечно, ему никогда не достичь, ибо ее не существует для всех… Но те, кто поведет человечество к ней, обретут ее…

– Чушь! – прокричал Мальчик, вглядываясь в пьяные физиономии своих палачей, взгромоздившихся на табуретки так, что они оказались на уровне его глаз. – Все это тысячу раз было!.. Но не было больших рабов в человечестве, чем тираны…

– Ну, зачем же сразу тираны? – покачал головой атаман, наблюдая за действиями пацанов. – Добрые советчики, духовные наставники… «Не обременяй ближнего своего любовью своей и не позволяй ему обременять себя… Свобода – единственное, что сделает тебя равным Богу и достойным его внимания. Бог никогда не снизойдет до рабов своих, но будет любезен с братьями… Не стой на пути человека, но и не допускай, чтобы он стоял на твоем… Отряхни прах раба с ног своих…» Звучит?.. Вот что принесешь ты в мир, Мессия… Поехали, апостолы, – распорядился атаман.

Мальчик почувствовал прикосновения гвоздей к своим ладоням, и острая боль пронеслась от них по всему телу. Он издал унизительный, как ему казалось, животный рев. Но тут же зажал его в себе, не желая демонстрировать слабость духа перед этой мразью.

Пацаны, ощущая раскоординированность своих пьяных движений, били не очень сильно. Из-за этого гвозди прошли сквозь ладони не сразу, а после двух-трех ударов. Конечно, каждый из палачей, как ни старался продемонстрировать свою ловкость, по паре раз все-таки промазал мимо гвоздя, пока не вогнал его по самую шляпку. Трудно сказать, раздробили они кости или нет, но было очень больно. Как ни держали тело веревки, но часть тяжести пришлась и на гвозди, которые, казалось, медленно и тупо раздирают ткани. В глазах темнело от боли, но в лицо бил резкий свет прожектора, заблаговременно передвинутого атаманом из-за спины вперед – он висел на какой-то трубе и свободно передвигался по ней, если потянуть за веревку.

– Вот теперь самое то, – донесся до Мальчика оценивающий голос атамана, – и мука, и тоска… Не только истерические женские, но и скупые мужские будут литься ручьем…

Мальчик собрал всю свою волю и открыл глаза, вынырнув из омута боли, которая, впрочем, никуда не делась.

– Ненависть? – участливо заглянув ему в глаза, обнаружил атаман. – Ну, это совсем негоже для Мессии… Впрочем, образу того, кто будет нести в мир мои идеи, это не повредит.