Рубин Алекс - Голос крови. Антология

Но она не ушла. Она молча просидела возле меня весь день. И мне казалось, что за этот день я узнал о ней гораздо больше, чем за месяц. Она так молчала…

Боль костром разгоралась в груди, но я терпел. Дина не уходила. Она ждала. Только я не мог сделать то, что она хотела.

Закончился баллон. Я поставил последний. Дина молча наблюдала за мной. До того момента, с которого можно было ожидать помощь, оставалось всего двадцать четыре часа.

— Вэйнар…

— Что?

— Неужели ты не понял, почему я не общалась с тобой? — Я молчал. — Не понял, почему я тебя боюсь?

Глупая, я уже давно все понял. Только ты еще ничего не поняла. И слава Богу.

— Вэйнар, я тебя…

— Тс… — я прижал палец к ее губам. — Не надо.

Она придвинулась ближе, положила голову мне на плечо.

— Надо. Я…

— Я все знаю. Ты боишься не меня. Ты боишься себя. Себя и всего того, что чувствуешь. Ты убивала это в себе и поэтому не хотела быть рядом. Я понял это с первых дней. — Пожалуйста, пусть она не догадается. Пусть ничего не поймет.

Она обвила руками мою шею. Ее губы были такими теплыми.

В ту ночь мы были вместе. Как день и ночь, как лед и огонь. И я в ту ночь больше, чем когда-либо, был человеком.

Я знал, чего она хотела. Она ждала, что я потеряю контроль. Но я не мог. Она думала, что я тоже умираю. Хорошо, что она не знала правды. Все было решено еще в первый день. Один выход. Только один.

Она спит на моем плече. И я очень надеюсь, что этот сон будет долгим и крепким. Тогда она проснется уже на «Икаре». Мое тело успеют забрать. И она… Она будет плакать. И я услышу ее. Где бы я ни был. В Аду или в Раю. Я ее услышу… Но она меня уже не услышит. Ее слезы высохнут. И она будет жить. А я — нет. Так должно быть. И так будет.

Я провел рукой по ее волосам. Поцеловал ее в лоб. Д-вочка моя спасибо тебе за все. Я люблю тебя, малышка. Очень люблю.

Лампочка на баллоне зажглась желтым цветом. Тихий свист воздуха прекратился. Еще несколько часов… Всего парочку…

Алмазная лопатка была достаточно острой. Я разрезал вену только на одной руке. Пусть течет медленно. Чтобы она не сгорела. Дина…

Из груди уходила боль. Я обнял Дину и прижал к себе. Она принимала мой дар крови, даже не зная о том. Последняя мысль вызвала на моих губах улыбку — она пьет мою кровь. Я все-таки сделал ее вампиром… Дина…

К поверхности Тритона подлетал крылатый «Икар».

Половину ночи я убил на попытки проглотить свой язык. Говорят, мастер ниндзюцу запросто мог свести счеты с жизнью, подавившись собственным языком. Вранье, наверное. Хотя для попавшего в плен безродного диверсанта это, пожалуй, единственная альтернатива героической смерти под пыткой. Для меня тоже. В последнее время я все чаще и чаще думаю о способах самоубийства. Всего полгода назад больше думал о жратве и о побеге, теперь думаю о самоубийстве. Три желания, игипетский бог! И все три трудновыполнимы. Появись у меня жратва, я бы в два счета отсюда смылся. Стальные двери!.. Ха-ха! Но жратвы нет и не предвидится. Порою я думаю, что Надин на моем месте обязательно нашла бы лазейку, и не только потому, что родилась женщиной. Однажды от этих мыслей у меня крыша съедет, но я ничего не могу с собой поделать. В сущности, перед Надин я щенок и шансы мои, будем смотреть правде в глаза, на нуле. Меня не станут отправлять в тюрьму. Остаток своих дней я проведу здесь или в подобном заведении. Когда им надоест отщипывать от меня по кусочку, они просто разрежут меня на части и разошлют по лабораториям. У нас тут накладная на левую ногу вашего Каверина… и на тридцать граммов от печенки… И ничего с этим не поделаешь! Кругом мужики. Будь я женщиной, или имей (хе-хе) неправильную ориентацию…

Черт! Время здесь ползет, как муха по стеклу. Не понимаю, какой резон меня мучить? Резали бы прямо сейчас. Я только спасибо скажу, и родственники скажут… их родственники… Игипетский бог! Я безумно, безумно, безумно устал от всепоглощающего чувства голода. Сроду не принимал никаких наркотиков, но подозреваю, что именно так ломит наркоманов. Когда весь день и всю ночь мысли только об одном, даже сны. Когда голод свербит внутри, как бормашина стоматолога. Когда каждая клеточка тела вибрирует промозглым беспокойством на грани тоски… От обычной абстиненции мое состояние отличается лишь тем, что никакие токсины никуда не выходят, скорее накапливаются. Голод потихоньку становится все нестерпимее, и если бы не подрастал понемножку мой болевой порог, я бы уже давно визжал, как подшибленная дворняга, и кидался на людей.

Первый раз я ощутил полную обреченность примерно четыре месяца назад, в ноябре прошлого года. Была обычная ночь, наполненная тоской и голодом. Я разорвал по швам казенные штаны, соединил между собой четыре куска и полотенце. Вышла вполне приличная веревка. На одном конце я соорудил петлю, второй привязал к решетке в оконном проеме. Я не знал, сколько мне нужно провисеть с передавленным горлом, но надеялся, что удастся сломать шею. Теперь-то я знаю, что пары часов недостаточно. Я сучил ногами, как эпилептик, пока охранники вынимали меня из петли. Кровоподтек на шее держался почти неделю, и Машутка, смазывая мне горло какой-то дрянью, пугливо отводила глаза.

В другой раз я пытался кончить с собой уже в изоляторе. Без особой надежды на успех я раз за разом перегрызал вены на руках, дурея от боли и вкуса крови, напрасно перепачкал свое упругое генеральское ложе; проклятые эритроциты не желали покидать организм, кровь сворачивалась буквально на глазах. Утром эти идиоты даже не поняли, сколько времени я пытался себя убить. Руцкевич на осмотре с восторгом разглядывал буро-розовые струпья на моих запястьях. Машутка в тот раз не глядела испуганно и жалостливо, вместо нее была Ольга, крупная дебелая дама истинно арийской внешности с тугой пшеничной косицей на затылке.

Теперь моя драгоценная персона живет под неусыпным видеонаблюдением и в постоянных раздумьях по поводу организации собственной кончины. Безрадостную картину дополняют утренние осмотры и абстиненция. Но особенно мерзко становится, когда в голову приходят мысли о них. Если башка перманентно занята предстоящей охотой, то для угрызений совести не остается места. А если времени для раздумий хоть отбавляй… Хотя кого я пытаюсь обмануть? Угрызения были и раньше. Иначе не сидеть бы мне за решеткой. Тонкая арюстюкратическая натура, как любит выражаться Надин. Будь она проклята!

Под самым потолком загудело. Я быстро зажмурился. Окон в изоляторе для буйных не предусмотрено, поэтому вместо первых утренних лучей дневного светила под потолком зажигаются две белые трубки дневного света. Чувствительные глаза плохо переносят яркое искусственное освещение, особенно когда оно включается внезапно. Даже сквозь веки я видел, как мигает, нагреваясь, левая лампа.