Владислав Выставной - Массовка

Чего не скажешь о злополучном объекте их охраны. М-да… Опознать того тоже будет непросто…

Павел тихо рассмеялся. Нет, он не желал зла даже этому мерзавцу. Просто новая жертва несла божеству очередной заряд забытой уже бодрости. Даже врач при встрече выразил удивление и пробурчал что-то про ремиссию. Конечно, не стоит делиться с доктором своими соображениями о причинах и следствиях…

Как же не хватало здесь его, этого самодовольного выскочки, этого насмешника, властителя судеб, повелителя должников. Переходящему наверняка было бы интересно посмотреть, как его жертва сама учится повелевать таинственными силами.

А, может, и не стоит раньше времени ставить крест на своей жизни? Может, имеет смысл каким-то образом легализовать лагерь? Наладить регулярное обновление массовки, может даже, расширить ее.

В конце-концов, есть деньги, а деньги в нашем мире решают все.

На экранах, в клубах сигаретного дыма проплывали полосатые фигуры, небритые перекошенные лица, обращенные к нему воспаленные глаза. Но хотелось смотреть не на эти картинки, а в дрожащую дымку будущего.

Павел погрузился в кресло и предался призрачным мечтам.

Он, наконец, мог позволить себе улыбаться.

Посреди ночи всех разбудил дикий крик.

– Это он! Он!!! Я видел!

Статисты повскакивали с мест и бросились на голос, хватая, что подворачивалось под руку – палки, самодельные ножи, веревки. У многих сон был тревожный, чуткий. Будто ждали, когда, наконец, раздастся этот ночной клич.

Следом за остальными осторожно отправился и Артемий. Старик идти отказался. Он сердито повернулся на бок, накрывшись с головой грубым одеялом.

На том конце барака происходила какая-то возня. Помимо того, первого голоса, издавшего крик, доносились чьи-то поскуливания и повизгивания. Артемий сразу понял – чьи. Потому не удивился, увидев, как староста барака таскает за волосы отчаянно сопротивляющегося Глиста.

– Это он, он! – кричал староста. – Я сам видел – крался в темноте, а в руках – вот!

Староста неловко схватил и потряс над головой ножом. Нож был не самодельный – самый настоящий, боевой с кровостоком и пилой на верхней кромке.

Воспользовавшись тем, что одна рука у старосты занята, Глист вырвался, заметался в центре людского круга. Но вырваться за плотные ряды статистов оказалось невозможным. На Глиста смотрели страшными взглядами. Тот продолжал скулить и бормотать что-то невнятное. Похоже, он еще не вполне осознал, что попался.

Артемий подумал мельком: Глиста без особых усилий удерживал дохляк-староста. Как же это он умудрился учинить столько кровопролития, да еще душить кого-то подушкой?

Однако чем дальше наблюдал за Глистом, тем больше крепло его убеждение: этот мог.

Кто-то уже ворошил вещи Глиста. На пол посыпались бумажные фигурки. Артемий похолодел: те были в крови. Среди бумажек что-то сверкнуло.

Камешек в колечке. Надетом на тонкий девичий палец.

Упал и подпрыгнул, как мячик, человеческий глаз. Глист радостно воскликнул и бросился ловить убегающий упругий шарик. Схватив кошмарный предмет, заулыбался и принялся возиться с ним, сразу же забыв про то, что пойман с поличным.

– По-моему, тут все ясно, – угрюмо сказал Камин. – Кончайте его…

Урки тут же двинулись в центр круга. На их лицах заиграли неприятные ухмылки: видимо, предвкушали неплохое развлечение.

– Стойте!

Урки замерли и чуть расступились. В центр круга вышел Херувим. Тяжелым взглядом окинул Глиста, что продолжал развлекаться с глазом. Постоял, помолчал. И произнес, наконец:

– Только не здесь. Нельзя уподобляться темным силам…

Урки прекрасно ориентировались в темноте. Видно, этот путь им проделывать не в первой. Удивительно: если они так здорово знали устройство лагеря – неужто трудно было найти какую-то лазейку вовне? Взять, к примеру, ту же трубу…

Нет, им здесь определенно нравится. Как и та роль, которую они охотно играют. Ведь массовка сама распределила роли – без помощи режиссеров и сценаристов. Каждый нашел себе образ по вкусу: кто сейчас разберет, где статист, где бывший актер, где растворившийся в общей массе постановщик…

Трое Достойных тащили связанного Глиста. Тот уже перестал сопротивляться и стал, впрямь, походить на извлеченного на свет дохлого червя. Было страшно и муторно. Артемий не понимал зачем Данила заставил его отправиться в эту карательную экспедицию. Херувим благосклонно отнесся к их присутствию. Тоже неизвестно, почему: может, считал, что таким образом привлечет на свою сторону Данилу и помирится с тем, кого по его милости чуть не отправили к предкам? Кто его знает… Артемий отказывался понимать этого неприятного человека.

Старательно обходили освещенные участки. Создавалось ощущение, что урки просто-напросто договорились с охраной, чтобы та погуляла покуда на другой стороне лагеря. Может, так оно и было. Во всяком случае, лай собак доносился с другого конца, и на пути не встретилось ни единой живой души.

Прокрались мимо ряда брошенной киносъемочной техники. Угловатые фургоны, грузовик с генератором, поникшая осветительная установка – все это забыто, брошено. Но заставило Артемия подумать о том, что живет-то он в обыкновенных декорациях. Так, во всяком случае, говорили те, кто был здесь с самого начала. Не очень-то верилось.

Подул легкий ветерок. Над головой с протяжным тоскливым скрипом повернулся кран. Там, наверху, полагалось быть кинокамере – чтобы, повинуясь воле оператора, выхватывать из этого мира самые невообразимые кадры. Но крепеж на конце стрелы пуст – кран напоминал руку нищего, тщетно вымаливающего подаяние…

Это кирпичное здание совсем не выглядело декорацией. Оно злобно пялилось пустыми глазницами двух узких, не застекленных окошек, распахнув черную пасть двери. Туда и затащили Глиста.

Когда все оказались внутри, дверь прикрыли. Кто-то чиркнул зажигалкой – и в руках Достойных разгорелись импровизированные факелы – палки, обмотанные кусками тряпок, пропитанные какой-то горючей, остро пахнущей дрянью.

Зал осветился бледным дрожащим светом. Статисты топтались, озираясь в некотором смятении. Глист слабо подергивался на полу. Издавать громкие звуки ему не давал полосатый лоскут, надежно стянувший рот. Он просто глухо мычал.

В крематории все предельно просто. Вход черед дверь, выход – через трубу. Простота эта сдавливала горло, мешая говорить.

Между «входом и выходом» – одна единственная печь, жерло которой прикрывает чугунная заслонка. И железные носилки на колесиках – четко вровень с дверцей топки.

Стало не по себе. Какие же это, к дьяволу, декорации?!

– К делу, – дрогнувшим голосом сказал Херувим. Наверное, и ему, взявшему на себя роль носителя духовной истины, было здесь неуютно.