Стивен Кинг - Худей!

— Рука окажется не самой сложной частью проблемы, если вы снова не начнете есть.

Вилли промолчал.

Фандер внимательно посмотрел на Вилли, потом начал работать над раной. Теперь разговор был невозможен: болепередающая станция в его руке скачком повысила мощность до 250 тысяч ватт. Вилли закрыл глаза, стиснул зубы и стал ждать, когда это кончится.

Наконец все закончилось. Он сидел с пульсирующей, перевязанной рукой и наблюдал, как Фандер роется в своем саквояже.

— Если оставить все остальные рассуждения в стороне, ваше радикальное истощение станет проблемой, когда придется заняться облегчением боли. Вам придется пережить больше неудобств, нежели, если бы ваш вес был нормальным. Я не могу оставить вам дарвон или дарвосет, потому что в вашем состоянии они могут привести к потере сознания или сердечной аритмии. Сколько вы весите, мистер Халлек? 125 фунтов?

— Около того, — пробормотал Вилли. В его ванне были весы. Он залезал на них перед тем как отправиться в лагерь цыган, пытаясь таким образом укрепить свой дух, как он полагал. Стрелка тогда остановилась на 118. Вся эта беготня под жарким летним солнцем содействовала потере веса…

Фандер кивнул с легким признаком неприязни.

— Я хочу оставить вам довольно сильнодействующий эмпирин. Если вы не начнете дремать через полчаса и если рука все еще очень, очень болит, примите еще полтаблетки. Продолжайте принимать их еще три-четыре дня. — Он покачал головой. — Пролететь шесть сотен миль, чтобы прописать человеку эмпирин. Я не могу в это поверить. Жизнь может оказаться весьма своеобразной. Но, учитывая ваш вес, даже эмпирин может оказаться опасным. Вам нужно принимать аспирин для младенцев. — Фандер вынул еще один пузырек из саквояжа. — Ауреомицин, — объяснил он. — Принимайте через каждые шесть часов. Но запомните хорошенько: если у вас начнется понос, сразу же, немедленно прекращайте прием антибиотиков. В вашем состоянии понос намного опаснее раны на руке.

Защелкнув саквояж, он встал.

— Один последний совет, ничего не имеющий общего с вашими приключениями в этом приморском городке. Как можно скорее приобретите таблетки потаосиума и начинайте принимать их по две в день. Одну утром, вторую перед сном. Вы найдете их в любой аптеке в секции витаминов.

— Зачем они мне?

— Если вы еще чуть-чуть похудеете, у вас начнутся периоды сердечной аритмии, независимо от того, принимаете ли вы дарвон или какое-нибудь другое лекарство. Такая аритмия начинается при чересчур интенсивной потере веса, потере калия в организме. Мне кажется, от этого умер Карен Карпентер. Всего хорошего, мистер Халлек.

Фандер вышел в первых робких лучах рассвета. На мгновение он задержался, взглянув в сторону океана, который был очень спокоен в этот ранний час.

— Вам лучше прекратить голодовку, чем бы она ни была вызвана, мистер Халлек, — сказал он, не оборачиваясь. — Во многих отношениях, мир — это груда дерьма. Но еще он может быть очень красив… прекрасен.

Доктор подошел к голубому шевроле, ожидавшему его возле здания, и забрался на заднее сиденье.

— Я и стараюсь прекратить этот процесс, — сказал Вилли вслед исчезающей машине. — Я очень стараюсь.

Он закрыл дверь и вернулся к маленькому столику рядом с креслом, потом посмотрел на медицинские склянки и задумался, как же открыть их одной рукой?

Вилли заказал в номер невероятный завтрак. Хотя за всю свою жизнь у него никогда не было плохого аппетита, он съел завтрак полностью. Покончив с едой, Вилли рискнул принять три эмпирина, рассудив, что они окажутся на вершине огромной кучи пищи.

Таблетки подействовали убийственно. Он понял, что передатчик в руке сразу снизил мощность всего до 5 тысяч ватт, а потом Вилли заснул. Лихорадочная серия снов. Обнаженная Джина плясала в одном из них, сверкая золотым обручем в ухе — единственной частью туалета. Потом он полз по длинной дренажной трубе навстречу круглому светлому отверстию, которое, сводя с ума, постоянно маячило на одном и том же расстоянии от него. Что-то преследовало его. У Вилли появилось жуткое ощущение, что это — крыса. И очень большая крыса. А потом он все-таки выбрался из канавы-трубы. И если он и думал, что означает это освобождение, то оказался неправ — он снова был в умирающем от голода Фэрвью. Трупы лежали друг на друге повсюду. Ярд Стивенс лежал посреди общественного луга, а его ножницы парикмахера были глубоко воткнуты в то, что оставалось от его горла. Дочь Вилли лежала, упершись спиной в столб уличного фонаря, — связка костей, скрепленных ее костюмом для прогулок. Невозможно сказать, была ли она мертва, как и остальные, или всего лишь просто потеряла сознание. Сверху опустился стервятник и сел ей на плечо. Его когти сжались, а голова дернулась вперед, вырвав огромный пучок волос гниющим клювом. Окровавленные обрывки кожи все еще держались на их концах, как комки земли цеплялись за корни грубо вырванного дерева. И его дочь не была мертва. Вилли услышат ее стон и увидел, как слабо зашевелились ее пальцы. «Нет!» — закричал во сне Вилли, и неожиданно стервятник превратился в Тадеуша Лемке. Гулкий стук послышался откуда-то…

Вилли подумал, не сердечная ли аритмия?

«Я никогда не снимаю его, белый человек из города», — сказал Лемке, и неожиданно Вилли перенесся в другое место, а стук все продолжался и продолжатся.

Вилли дико оглядел комнату мотеля, сперва подумав, что это — очередная декорация нового сна.

— Вильям, — звал кто-то из-за двери. — Ты там? Открой, иначе я высажу дверь. Вильям! Вильям!

«Хорошо», — попробовал сказать Вилли, но ни одного звука не вылетело из его рта. Его губы засохли, склеились между собой. Тем не менее, он испытывал чувство огромного облегчения. Это был Джинелли.

— Вильям? Виль… О-о, бл…ь, — последнее слово было сказано чуть тише, тоном, каким обычно говорят сами с собой, потом последовал глухой удар, когда Джинелли приналег плечом на дверь.

Вилли привстал и тут же все у него перед глазами закружилось. Он открыл было рот, губы его раздвинулись с тихим потрескиванием, которое он скорее почувствовал, чем услышал.

— Все в порядке, — едва выговорил он. — Все в порядке, Ричард. Я здесь. Я уже проснулся, — дрожа, он подошел к двери и открыл.

— Боже, Вильям, я уже думал что ты…

Джинелли замер и уставился на него. Карие глаза итальянца округлились, а Вилли подумал: «Сейчас он убежит. Нельзя так смотреть на кого-то или что-то, а потом не убежать, но убежать, только когда спадет оцепенение».

Потом Джинелли поцеловал свой большой палец правой руки, перекрестился и спросил:

— Ты собираешься впустить меня, Вилли?

Джинелли привез с собой гораздо лучшее лекарство, чем Фандер. Он достал бутылку из своего портфеля телячьей кожи и налил две солидные порции. Потом притронулся краешком своего пластмассового стаканчика к стакану Вилли.