Святослав Моисеенко - Последняя тайна Патриарха

С некоторых пор странные и страшные видения одолевали первосвященника израильского Авиафара. Словно чей-то тихий гнусавый голос нашептывал ему: «Завладей перстнем, он подарит тебе трон… Ты же всегда мечтал о безраздельном владычестве… Негоже кланяться царю легкомысленному, одним утехам любовным предающемуся, забывшему о своем народе! Вспомни, как процветала страна при Судьях Израилевых…»

Нынешнее процветание в расчёт не принималось. И почему именно перстнем надо завладеть – тоже было непонятно. Зато крамольные мыслишки сладостно обволакивались туманом «радения о народе»…

А пуще всего не мог Авиафар забыть, как, едва вступив на престол, Соломон отрешил его от сана священнического. За дружбу с Адонией, старшим сыном Давидовым. Молодой царь приказал убить брата… А ведь ему, как старшему, должен был достаться трон! Потом, правда, вновь приблизил, сделал ближайшим сановником, но жгучая обида осталась.

Не узнавал себя первосвященник в отполированных серебряных зеркалах, не мог понять, откуда взялся этот красный блеск в воспаленных глазах… Куда делось его благочестие и степенность? Злоба пополам с честолюбием душила, затмевала разум. И решился наконец Авиафар!

Вроде как для важных государственных дел явился он в царские покои – высокий и тощий как жердь, опираясь на богато изукрашенный самоцветами посох. Когда слуги сказали, что царь, как всегда, на охоте, – расположился там, сказав, что будет дожидаться повелителя столько, сколько понадобится. Знал, что царская охота, возвращаясь, великий шум производит и суету. Отослав слуг, бросился к ларцу драгоценному, а голос все зудел в ушах: «Вознесись на вершину, как достойнейший и мудрейший! Что тебе этот сын разбойника-выскочки, позавчерашний смерд? Да и сын ли? Ведь люди всякое говорят…

И яркой, нестерпимой молнией:

Приди с перстнем к смрадным огням Геенны, там поймёшь, что делать!»

Было непонятно: кто-то нашёптывает или это свои мысли мечутся в одуревшей от властолюбия голове подобно тушканчикам по тесной клетке?

Есть!! Перстень лежал на самом дне шкатулки, между жемчугами и смарагдами, ярко и тревожно мерцая синим пламенем. Авиафар выхватил его дрожащими от нетерпения руками – словно трепет сладострастия охватил почтенного первосвященника!

Но внезапный легкий шорох за спиной заставил обернуться. В ужасе преступник смотрел на Соломона, тайком вернувшегося с любовного свидания. Царь тщательно скрывал ото всех свою тайну – знал, что несдобровать Суламите, если узнают о его благосклонности к ней. Украдкой покидал на охоте свиту и мчался к возлюбленной, пылая желанием хоть на час увидеть ее! Знал Соломон, мудрейший из мудрых, что между многочисленными женами уже идет полная интриг война. За будущее их сыновей. За будущее их богов-идолов. Это ведь только Единый Бог не знает ни прошлого, ни будущего, пребывая в Вечности, а божки нуждаются в помощи человеческой. Сколько их уже сгинуло бесследно из памяти людской!

После скорого суда Авиафар, еще вчера облеченный властью правителя Израиля, был изгнан из пределов страны, и никто не имел права дать ему пристанища. Наваждение покинуло его, покинули и силы… Бывший первосвященник не смог внятно объяснить своего поведения – лежал бессловесной тряпкой у ступеней трона и даже не молил о пощаде.

Лишенный пышных одеяний, в жалком рубище пришел он, шатаясь и стеная, к ущелью, где жители Иерусалима жгли отбросы – «Геенной огненной» прозвали то смрадное отвратительное место. «Приди к Геенне» – билось в мозгу… Там открылась ему щель среди скал, и решил Авиафар спрятаться в недрах земных, чтобы не стать добычей диких зверей – они пока страшили больше голода. Ибо страшным было наказание, назначенное предателю, – лучше бы побили камнями.

Далеко вглубь уводил неведомый лаз. Полз несчастный из последних сил, а вослед ему доносился вой волков… Полз, пока не попал в необъятную пещеру: стены и своды ее терялись во тьме, а у огромного очага сидело в кресле странное существо, закутанное в черный плащ. Лишь из-под капюшона блеснули красными искрами налитые кровью глаза – словно угли, тлеющие в золе…

– Ты не выполнил моего приказа, раб… – прошелестел знакомый гнусавый голос. – Но отныне ты останешься со мной и будешь служить мне! Нарекаю тебя Серым Мастером, дабы помнил ты, как пришел сюда презираемым изгнанником в сером рубище, и кто – единственный! – не отверг тебя. Я верну тебе молодость, открою тайны, дам могущество, о котором ты и мечтать не смел. Но рано или поздно ты должен добыть для меня перстень с Сапфиром!

И склонился обессиленный Авиафар, и прежняя жизнь померкла в памяти его, и забыл он земное имя свое…

В автобусе об эту пору никого не было, за исключением вечной неистребимой бабки с тележкой, закутанной в сто одежек. Настроение, и без того грустное после прощания с Хранительницей гор, забилось куда-то под плинтус. Когда замелькали улицы Барнаула, ребята совсем пали духом. Перстень уныло посверкивал, словно понимал, что не до него теперь. Как? Как сказать жене, что муж, прошедший столько нешуточных испытаний, погиб так нелепо? Да что вообще – погиб!

Бабка словоохотливо объяснила, где выходить, попутно рассказав о своих сложных отношениях с зятем (алкаш проклятый!), снохой (досталась же сыну эта «прости господи», управы никакой нет!), и что «хорошо – муж, Царствие Небесное, не дожил до ентого безобразия!»

Попутно же выяснилось, что самой «бабке» – всего 48 лет.

«Как моей маме. Только ей больше 35-ти не дашь… А метаморфозы-то продолжаются!» – подумала Настя уже без всякого удивления. Агрессивная моложавость матери никогда не вызывала у нее восхищения. Дочь слишком хорошо знала, как и для чего эту «сияющую красоту» наводили…

Подошли к дому. Монахи решили кротко остаться внизу, у подъезда – присутствовать им, бедным, духу не хватило…

Позвонили в дверь. Анна – приветливая, улыбчивая, открыла и уже было кинулась обратно в кухню – стряпать что-то вкусное, гостей потчевать. Но что-то в лицах друзей остановило ее.

– А… где Петро? С машиной возится? – тревога в голосе молила: «Нет! Только не это! Ну, скажите, что все хорошо!»

В крошечной прихожей стало невыносимо тесно. Потупившись, Никита рассказал о трагедии. У него уже был опыт – не все его товарищи вернулись с чеченской войны. Повисла томительная, невыносимая тишина… Оглушенная Анна, шатаясь, побрела в гостиную. Села за почти накрытым столом и стала машинально протирать салфеткой мельхиоровые вилки-ложки… Первой не выдержала Настя – бросилась перед бедной вдовой на колени, пытаясь хоть как-то разделить ее горе. Минувшие события либо были чудовищны, либо столь невероятны, что эмоциям – нормальным человеческим эмоциям – не нашлось ни места, ни времени. Теперь – нашлось. Рыдая, она стала что-то шептать поникшей Анне, в чем-то заверять, чем-то клясться, что-то обещать… Наконец, Анна тихо заплакала – осознала… Тихо стала говорить: