Александр Сивинских - Открытие Индии (сборник)

– Самому обожаемому на свете орнитологу-любителю, – сказала она серьёзно. – Забирай скорее, папка, мне тяжело.

Игорь подхватил в одну руку клетку (она и впрямь оказалась увесистой), другой прижал к себе Ирушку – и начал целовать в пахнущую свежей выпечкой макушку. Она всегда так пахла, с самого рождения. Пряничками, говорила Светка.

Дочка обнимала его за поясницу – выше не получалось – хлопала ладошкой по спине и щебетала:

– Ты посмотри, посмотри наш подарочек. Он сам прилетел, представляешь! Сначала в бабушкином саду безобразничал, клубнику клевал, а потом залетел в дом и остался. Мама говорит, это фазан, а я думаю – райский попугай. Мы клетку у тёти Клавы взяли, с возвратом. Посмотри скорей, папка, ты ведь в птичках разбираешься.

Игорь заморгал – глаза у него были на мокром месте, – кивнул и стянул с клетки платок. На жердочке, нахохлившись, спал малиновый и зелёный, синий и золотой, размером с голубя – кецаль.

Бесценные перья хвоста опускались на пол клетки.

Кто-то тронул Игоря за плечо. Он повернул голову. Проводник. Наверное, во взгляде Игоря было что-то пугающее, потому что проводник отступил на шаг и лишь потом спросил:

– Гражданин, вы выходите или как?

– Выходим, – сказал Игорь. – Конечно же, мы выходим.

Кецаль приоткрыл один глаз и коротко чирикнул.

Книжица, из-за которой случилась эта история с конструктором механических передач Николаем Коперником, имела формат, близкий к размерам «покетбука», а выглядела плачевно. Обложка и отсутствовала вовсе, так же как приличная часть страниц. Некоторые листки слиплись между собой намертво, некоторые были подпорчены плесенью, а некоторые людьми… На широких полях первой страницы (первой по фактическому наличию, а не по номеру, ибо номер её был 12) виднелась расплывшаяся надпись химическим карандашом, от руки: «В.В. Хлопьев, Полный перечень констант Власти. Канберра, 1912 г., тир. 14 экз.».

С первого взгляда, ибо на второй времени у Николая просто не нашлось, он решил, что надпись относится совсем к другой книге. Или, возможно заведомо обманна и призвана вводить в заблуждение легковерных читателей. Взять хотя бы место и год издания. Книга была на русском языке, а Канберра – город, дай Бог памяти, австралийский! Мало того, написание слов оказалось вполне современным, без обилия всяческих «еров», «ятей», отсутствия и присутствия точек над «i», обязательных для печатной продукции начала двадцатого века. Навскидку ей можно было дать лет пятьдесят-шестьдесят. Содержались в ней тексты похожие на эзотерические умствования Рерихов либо Блаватской и какие-то многоэтажные таблицы.

Коперник нашел её совершенно случайно, на подоконнике содрогающегося от доброго русского гуляния сельского клуба в населенном пункте с поразительным названием Дикая Деревня. Обстоятельства, приведшие его в Дикую Деревню, вполне заслуживают отдельного повествования; здесь им, однако, не место. Достаточно сказать, что Николай покидал упомянутый клуб в состоянии самом ошеломленном, неся в одной руке книгу, а в другой – ярко-красное конусообразное противопожарное ведро, покрытое льняной тряпицей и полное живой рыбы: голавлей и лещей. Следом за Николаем из дверей вывалилась парочка весёлых баб, здоровенных, расхристанных, пылких. И пьяных в дугу. Покричав «эй, сладенький!», бабы устремились за конструктором вдогонку, изобретательно сквернословя. Ноги у них заплетались жутко, а языки ничуть. Коперник похохатывал и прибавлял шагу. Инстинкт самосохранения был у него развит как надо, а эти кумушки могли учудить любое. Особенно с тем, кого считали сладеньким.

Потом бабы куда-то пропали. Наверное, вернулись в клуб, плясать.

Не успел Николай как следует порадоваться одиночеству, взамен баб появилась приземистая, изрядно беременная дворняжка-хромоножка. У дворняжки была тяжёлая башка, замысловато искривлённые лапы, а брюхо раздулось до такой степени, что почти доставало земли. Она преследовала Коперника неотступно и, кажется, была всерьёз настроена испробовать на зуб прочность его «берцев» – высоких кирзовых ботинок. Когда он оборачивался, чтоб грозно крикнуть «пшла, курва!», умненькая тварь принималась вперевалочку гоняться за собственным хвостом, изображая полнейшую незаинтересованность.

Иметь за спиной такую приятельницу – никаких нервов не напасёшься, решил Николай. Нужно было швырнуть в неё чем-нибудь увесистым. Конструктор взял книжку В.В. Хлопьева в зубы, освободившейся рукой поднял с дороги камень и запустил им в шавку. Не попал, конечно.

Шавка разразилась сварливым полувизгом-полусмехом.

Николай с осуждением посмотрел на неё и двинулся дальше.

Комары неистовствовали. В чёрной крапиве, почти целиком скрывавшей дощатые деревенские заборы, кто-то шуршал и скрёбся. Вылезающая из-за горизонта луна пугала чудовищным размером и багровым цветом – при виде её хотелось креститься и прятаться с головой под одеяло. Громыхал цепью крупный рыжий козел, прикованный к неохватной березовой колоде. Его взгляд, обращенный на Николая, был полон ненависти, а устрашающие рога, выкрашенные наполовину лазоревой краской, а наполовину алой, походили на орудия изощрённых пыток. Одним словом, в тот момент Коперник ясно понимал, почему деревня поименована дикою, но он совершенно отказывался взять в толк, вследствие какого чуда она до сих пор обитаема.

Наконец отстала и собачка-хромоножка. Рыба в ведре всё ещё билась, будто всерьёз собиралась выскочить на волю, порвав тряпицу, – или хотя бы помять красные жестяные бока. Николай представлял, какое из неё выйдет жарево под сметаной, и в животе у него начиналось волнительное движение, и пели звуки.

Тут она и объявилась, чертовка. Похоже, поджидала Коперника под мостиком, что перекрывал Сучий Овражек. Иначе Николай просто отказывался объяснять, откуда она взялась. Не из воздуха же.

– Добрый вечер, – сказала чертовка хрипловатым голосом и привычно согнала под ремень за спину складки шинели. Шинель была будто из пародийного кино про фашистов будущего: лохматая, цвета пороха и с высоким собачьим воротником. И в довершение всего – с золотым эполетом на левом плече. Эполет украшала короткая бахрома и россыпь мелких звёздочек. Между прочим, температура воздуха стояла градусов около двадцати двух, а этой даме хоть бы хны. Каракулевая папаха дикой рыжей расцветки (Копернику при взгляде на неё вспомнился прикованный к колоде козёл) с кокардой наподобие морского «краба» была надвинута на самые брови.

А в руке дама сжимала револьвер.

Тяжёлую никелированную пушку с коротким стволом, в отверстие которого хрупкий конструктор преспокойно мог всунуть если не большой палец, то указательный-то наверняка. Отверстие это целилось ему в живот.