Дэннис Крик - Судьба вампира

— Отец Анфем… — Тэо остановился в дверях, писатель встал у стены справа, сам монах присел на стул.

Сколько лет вашему приюту?

— Приюту совсем немного, а вот храму… более восьмиста.

Изначально все эти башни и пристройки не были приспособлены под приют, они принадлежали храму. Лишь со временем они превратились в обитель сирот. История же самого храма тянется с середины двенадцатого века, когда саму башню и все прилегающие к ней постройки начали возводить рабочие из Западного Морено и Четтори-Лайн.

Они работали по чертежам одного талантливого итальянского архитектора, имя которого до сих пор неизвестно. Работы велись семь лет.

— Как же храм стал приютом?

— Первыми монахами храма являлись потомки угнетенных в свое время галаверами христиан из Ариголы и Менкара. Один из них, монах по имени Августин, как-то принес в храм двух младенцев, которых нашел в лесу Мортолео в брошенной кем-то корзине.

На общем собрании монахов было решено оставить детей в храме. Растить и воспитывать их в соответствии с принятыми христианскими догмами и порядком, установленным Церковью. Позже, когда дети выросли, они стали настоятелями храма и приняли решение часть зданий отдать под детский приют. Причем, основной своей функции сам храм не поменял. Они назвали его Приютом Святого Августина в честь спасшего их монаха. С тех пор наш дом и носит такое название.

— Красивая история. И сколько сейчас детей в вашем приюте?

— Двадцать девять человек. Пятнадцать девочек и четырнадцать мальчиков. Все в возрасте от трех до двенадцати лет.

— Скажите, святой отец, а вы помните всех своих воспитанников?

— За последние лет десять помню точно всех. Вот тех, кто покинул приют раньше, помню хуже. Но, если вам нужны конкретные имена, восстановить их можно по нашей картотеке.

— Вы помните девочку по имени Анна Фабиански? — Тэо ожидал сразу услышать отрицательный ответ (в своем предположении он опирался не столько на вероятную ложь служанки дома на бульваре, сколько на плохую память старика), но его приятно удивило некоторое замешательство монаха. Было видно, что тот пытается вспомнить.

— А что случилось с ней? — спросил старик после недолгого раздумья. — Почему вас интересует именно Анна?

— Да нет, с ней ничего не случилось, — придав своему ответу побольше праздности, Тэо надеялся, что она хоть немного усыпит любопытство монаха. — Я говорил, что мы собираем информацию о детях из приютов.

А она лишь одна из многих…

Я помню ее. Это было очень давно, но я помню… — вцепившись взглядом в пустоту, сказал Анфем.

— В основном к нам попадают дети, родители которых добровольно отказываются от них по каким-либо причинам. Будь то сразу в родильных домах или чуть позже. Но Анна не была такой.

Я привез ее прямо из клиники. В то время наш приют только начинал сотрудничество с новым медицинским центром в Морено, и мне стоило больших усилий, чтобы оформить все бумаги на младенца.

Но девочка не прожила с нами и года. Ее удочерила одна женщина… — голос монаха прибавил в задумчивости и такте. — Да, по-моему, Анне и года не было, когда она приехала в приют и попросила начать оформление документов. Анна ей понравилась сразу, как только она увидела ее.

— Отец Анфем, что это была за женщина?

— Ничего особенного, обычная женщина средних лет. Состоятельная, уравновешенная, умная. Других мы не допускаем к нашим детям. Она предоставила все необходимые документы. Ведь мы не отдаем детей в неполные семьи.

Она мечтала о дочери. Она так и сказала, что у нее есть все. Деньги, собственный бизнес — ферма под Менкаром, отличный дом.

Единственное, чего ей не хватает в ее большом доме, так это детей. Она очень хотела помощницу, а Анне нужна была семья. Вот они и нашли друг друга. При выписке из приюта она настояла на том, чтобы девочке дали ее фамилию. Так всегда бывает.

Многие наши дети со временем обретают семьи. Это естественный процесс, к которому я давно привык. Каждый из наших братьев знает, сколько бы души и веры он ни вложил в ребенка, он должен быть готов расстаться с ним. В любой момент. Да, это бывает печально. Бывает больно. Но ведь в этом и состоит смысл всей нашей работы.

У каждого ребенка должна быть семья.

— Святой отец, если я правильно понял, после этого вы больше не видели Анну? — наконец, в разговор вступил писатель.

— За все эти годы ни разу, — старик покачал головой, и Виктор почувствовал разочарование.

— Это значит, новые родители не посвятили ее в ее же прошлое. Так часто бывает. Новые родители хотят быть родными и единственными. Это вполне объяснимо. Ничего страшного в этом нет. Девушка живет в полном осознании того, что она дочь своей матери. Не нарушается гармония в семье. Ведь неожиданное известие, раскрывающее правду, может больно ударить по психике ребенка. Да что там ребенка, даже взрослого.

Поэтому мы настоятельно рекомендуем будущим родителям сохранять такую информацию в тайне.

А что касается Анны…

Ее мать умерла при родах, отец был неизвестен. Печальная история. И все-таки мне кажется, что вы чего-то недоговариваете. Почему вас интересует именно Анна? — настороженный взгляд глубоко посаженных карих глаз вцепился в незнакомцев, седые брови сошлись треугольником.

— У нее неординарная судьба.

— Это не ответ. У всех детей, которые воспитываются или когда-либо воспитывались в детских приютах, судьба неординарна. Уж поверьте мне.

— Вы сказали, ее мать умерла…

— Да, бедняжке не повезло. Роды проходили долго и мучительно. Она умерла одновременно с тем, как в этот мир ворвался первый крик ее ребенка.

Анна родилась слабой, после рождения ее сразу поместили в отделение интенсивной терапии, где она пролежала целый месяц. И только после этого я забрал ее из клиники.

Этот случай врезался мне в память, потому что я запомнил мать девочки. Елизавета Нойвель приходила к нам в храм за несколько дней до смерти.

— Елизавета Нойвель? — из-под капюшона на старика глянули два синих глаза.

— Да. Вам знакомо это имя?

Человек в черном плаще отвернулся от монаха.

— В мире слишком много совпадений, — выдохнул писатель, — Если бы я увидел ее фото, я бы сказал, знакома она мне или нет.

— Что ж, мне и самому было бы интересно, — монах открыл створку маленького шкафа и достал увесистый альбом, доверху набитый фотографиями. В ячейки прозрачных страниц вместо рассчитанных на то двух-трех снимков были вставлены по пять-десять фотографий. Он порылся где-то в середине альбома, уцепился за одну из них.

— Хоть мы и не имеем права раскрывать данные о биологических родителях наших детей… Но раз уж речь идет о давно умершей женщине, я думаю, здесь можно сделать исключение, — монах протянул карточку писателю.