Лиля Калаус - Фонд последней надежды

Олег, дыша ртом, поспешил пересечь палаточный городок как можно быстрее. В лесу он, наоборот, сильно отстал от Зубра, который, как опытный лоцман, знал наизусть каждую кочку. Вскоре вышли на обширную, хорошо утоптанную площадку.

— Ну, Юрьич, позырь, брат, сюда! Нигде такого не увидишь, клян даю.

Фонарик Кима осветил небольшое возвышение в центре площадки, напоминающее могильный курган скифского эмбриона. На верхушке кургана, в небольшом углублении возлежал совершенно круглый объект величиной с хороший узбекский арбуз. Олег прищурился и потянулся посмотреть поближе, но Зубр цепко ухватил его за рукав:

— Но-но, Юрьич, не торопись, ты понял?

Зубр резко вскинул руку в неосознанном жесте нацистского приветствия. Из-за холмика выдвинулся кронштейн, что-то громко клацнуло, и на камень упало ярчайшее белое прожекторное пятно. В его свете были видны аспидно-чёрные лакированные бока объекта, покрытые… Иероглифами, что ли, какими-то?

Снова клацнуло, прожектор, провернувшись, пустил мощный пучок света в небо и погас.

— Всё, брат, — посмеивался Ким Валерьяныч, прикуривая необыкновенно вонючую папироску. — Нагляделся? То-то… Дешифровкой вот занимаемся… Малюта-археолог божится, типа — Египет отдыхает, Атлантида — тоже. Соображаешь?! Сколько там информации — зашибись. Оттуда! — он значительно вздёрнул указательный палец. — А сейчас… Готовься к цирку. Смена-то кончилась. Сейчас эти обдолбанные придут, тудыть-растудыть, мама не горюй. Эзотерики… В России они бы у меня уже кровью умылись, ты понял?! А здесь — ничего не можем сделать. Эсэнговье, блин, независимость херова. Вон, гляди… Братья-буркуты.

Люди в чёрных балахонах, зудя монотонные песнопения, медленно просачивались на поляну. В руках у них были стаканы со свечками. Выстроившись вокруг шара, они воткнули стаканы в снег, уморительно подпрыгнули враз и синхронным движением скинули с себя балахоны.

— И что обидно — мы же первые место застолбили! Охотник один, из наших, случайно метеор нашел, не поверишь! Мы с наукой сверились — и будьте-нате! Астрономические данные при нас, ты понял? Время падения — одна тыща шестьдесят шестой год, июнь-месяц, — Зубр принялся загибать пальцы. — Широта, долгота, азимут! Честь честью заяву подали. Пока визы, сборы, туда-сюда, кто-то из ваших, из министерства, этим козлам инфу слил. Приезжаем — а тут такой гавот, ты понял?! Ну не обидно?

В каких-то верёвочных, на манер японских, передниках, с забранными в пучки волосами, босые эзотерики взялись за руки и величаво поплыли в хороводе вокруг шара. Свечки мерцали в стаканах, порождая причудливые тени, страстно сплетавшиеся на снегу.

— Теперь вот по сменам работаем. Как дети, ей-бо… И главное, увезти не дают, суки! Типа — пуповину сакральности перервём. Перервал бы я им! — Ким кровожадно оскалился.

Эзотерики плясали. У мужчин — пивные животики, куцые серые волосёнки на вислых грудях, худые ноги с подагрическими коленями. Разновеликие перси участниц хоровода обернуты нечистыми рушниками, которые так и норовят шаловливо сползти…

Вволю нахороводившись, эзотерики попадали на колени и принялись бить арбузу челом.

— А эту они откуда взяли? В сторонке стоит. Не с ними, что ль?.. Хороша… Прям, Снегурочка! — вдруг сказал Зубр, посвечивая фонариком влево от холма. — Знаешь её? А, это та самая сотрудница, что ли? Которая потерялась? Умеешь ты, Юрьич, персонал подбирать. А что? Я тебя понимаю. Вижу — порода, брат. Настоящая русская девка, кровь с молоком, ты понял? Сибирячка, по всему видно. Нарожает тебе богатырей! Генофонд нам поправлять надо, ты понял? — и он захохотал мелким лающим смехом.

— Ася! — громко сказал Олег и пошёл к ней. Она стояла, прижав руки к груди, и не отрывала от него глаз. Он обнял её крепко-крепко. И увёл в блаженную темноту леса, от всех этих безумцев со свечками и счётчиками Гейгера, прижал к шершавому сосновому стволу и стал целовать.

«…Ничего не подозревая, обуреваемый лишь мыслями о трансцедентальных обитателях нумера четвёртого, я принарядился, купил в буфете бутылочку португальского полусухого и постучал в соседнюю дверь.

Раскрасневшаяся Лидия Григорьевна, посмеиваясь и хлопая накрашенными ресницами, впустила меня. Прикроватный столик был сервирован неожиданной закуской: сыр, маслинки, шоколад и нежнейшее печенье с начинкой из кураги.

— А как же „правильные продукты“? — шутливо всплеснул я руками.

— Пусть сегодня у нас будет маленький праздник! — захихикала Лидия Григорьевна и отчаянно тряхнула выкрашенной в баклажановый цвет чёлкой.

Мы сидели в креслах, потягивая вино и заедая его маслинками, беседа наша вяло крутилась вокруг способов лечения артрита, как вдруг Лидия Григорьевна поднялась, томно потянулась и игриво прилегла на постель… Я в сотый раз незаметно ощупывал глазами стены и потолок, страшась появления кровавых пятен, поэтому не сразу уловил перемену настроения у соседки.

— Ну, милый, — хрипло проворковала тем временем Лидия Григорьевна, помавая рукой, как рембрандтовская Даная. — Иди же ко мне скорей!..

Что вам сказать… Есть в жизни каждого мужчины свои постыдные истории. Как говорится, здесь бы закрыть глаза и уши и запеть какую-нибудь старую песенку… Короче говоря, я позорно бежал, оставив перезрелую Данаю в сильном, надо думать, недоумении. Лишь благоразумно надетые беруши спасли меня от тех гневных тирад, которые полночи изрыгала апологетка „Семисила“… Я заснул лишь под утро, приняв снотворное, и спал плохо, с кошмарами, большую часть которых я, к счастью, не помню. Но один обрывок сновидения накрепко засел в памяти.

В первый раз с самого дня её смерти приснилась мне Анечка… Строгая, с недовольно поджатыми губами, стояла она у большого книжного шкафа в прихожей нашей бывшей квартиры и выговаривала мне по поводу купленного на утаённую от семейного бюджета премию двухтомника Эдгара Алана По… „Чмо! Импотент! Глиста книжная!! Ненавижу! Опять меня позоришь?! Выброшу с балкона это говно — аланапо твоё, дуболом! В снег выброшу, чтоб знал в другой раз!! Чтоб ты пропал, чтоб тебя перекосило!!!“ Я внимал чуть не со слезами умиления родным её крикам, наглядеться на неё не мог — так соскучился… И вдруг… Всё изменилось… И были мы уже в нумере четвёртом… Скрипя, раскачивалась над нашими головами грозно сверкающая люстра… „Старый дурак! — истошно закричала моя ненаглядная, резко стуча костылём об пол. — Всю кровь ты мою выпил!“ Лицо её исказилось, она замахнулась на меня… И вдруг фигура её (весьма монументальная при жизни) как-то истончилась… Роняя костыль, потянулась она ко мне с воем, глаза провалились в гнойные ямы черепа, изо рта вылетел сноп синих искр… Проснулся я от собственного жалкого…»