Лиля Калаус - Фонд последней надежды

Санаторий «Еуежай» сверкал в темноте, как сплющенная копия московской гостиницы «Космос». Ванькин джипарь с шиком подкатил к оленям, тревожно мигающим красным и зелёным светом.

— Ну, бля! Хорош миловаться! Выкатывайтесь, любовнички! — хохотнул Мадилян, оборачиваясь и с любопытством глазея на Асю с Олегом. Хекнул и шумно вылез из машины.

Через минуту, а может, через час, Ася с сожалением прошептала:

— И правда, пошли. А то сейчас налетят…

— Ещё чуть-чуть…

И снова неведомой величины фрагмент времени отпал, как кусок глинистого берега в пропасть.

— Эй! Есть кто?! Выходи! Аська!! Это ты там?

К окнам джипа липли белёсыми блинами встревоженные лица Гульки и Майры.

— Ну всё… Пусти, — она потянулась к дверце.

И ушла. Замок дверцы щёлкнул. Как из-под воды донеслись обрывки вопросов, упрёки, смех. Затем всё стихло. В мадиляновском джипе сразу стало холодно, запахло гнилью. Олег сжал зубы. Тело было неуправляемым, как астероид, летящий к Земле по одному ему известному маршруту. Через несколько секунд удалось выровнять дыхание. Он мельком подумал о вчерашних незыблемых ценностях. Вот херня! Не возжелай жены ближнего…

Всё упирается в реальность, размышлял Олег, медленно, но верно одерживая победу над плотью. Когда читаешь Канта, понимаешь одно, а когда Уэльбека — совершенно другое. И оба правы, как ни крути. С их нравственными императивами.

Он вышел из машины, вдохнул чистый морозный воздух и сделал шаг по направлению к крылечку. В следующую секунду праздничная иллюминация «Еуежая» разом погасла.

Столовка была похожа на лабораторию средневекового алхимика. Камерные язычки свечей, чуть заметно колышущиеся от тонких сквозняков, то сдвигали стены, то раздвигали их до бесконечности. Отражаясь в оконных стёклах, огоньки множились, выхватывали из темноты странно искажённые половинки лиц — вот половинка с улыбкой, а вот — печальная половинка, неистово блеснёт золотой зуб, белки сверкнут, как у негра — и лицо, на миг сложившись, как паззл, опять распалось и убралось в темноту: свеча погасла…

Столы сдвинули, накрыли скатертями, расставили угощение: конфеты, печенье, консервы, бутерброды, алые яблоки «андорр» с тяжёлым винным ароматом — гордость Зоркого. Водочные и коньячные бутылки, неизменное советское шампанское и лимонад «Буратино». К еловым веткам фондовские девочки прикрутили крохотные свечки, и рождественская ёлка, потрескивая, засияла приглушённым загадочным светом. Сторожить её, чтобы дело не дошло до пожара, поручено было курьеру Еркенчику.

У кого-то из персонала нашлась дребезжащая от старости гитара. Ею завладела Алия№ 1, ловко настроила, пробежалась опытной рукой по струнам и запела бархатным голосом (кто бы мог подумать?) английские рождественские гимны. Сотрудники Фонда, весело гомоня, расселись вокруг стола. Мойдодыр встал, постучал вилкой по бокалу, как следует откашлялся и задушевно сказал:

— Миирзаляй! Позвольте, как говорится, поздравить вас с наступающим, сами понимаете, Мери Кристмас! Хочу всем пожелать счастья и здоровья в будущем году! Христос, как говорится, воскресе! Аминь!

Очень довольный собой, Мойдодыр залихватски выпил водки и сел. Вылез с неприличным тостом Жорка Непомнящий, но его, к асиной радости, сразу же зашикали.

Ася сидела рядом с Олегом. И мало что соображала. Он положил ей на тарелку огурец и бутерброд. Она только глазела на него и улыбалась. Тогда он разрезал всё это на маленькие кусочки и постепенно скормил ей до крошки, заставляя запивать лимонадом.

Когда выпили за процветание Фонда и оконцовку мирового финансового кризиса, Алия№ 1 решительно перешла на песни из советских кинофильмов. Спели «Вот, кто-то с горочки спустился». Следом, с некоторыми купюрами — «Огней так много золотых на улицах Саратова». Выпили, кстати, за холостяков.

— Да-а… — загорюнился Подопригора. — Вот так бобылём и помру. Стакан коньяку никто не подаст…

— Ну что ты, Гамаюныч, переживаешь, — утешал его Жорка. — Мало ли! Зато свободен, как птичка, девочек, вон, кадришь, и никто тебе плешь дома не проедает…

Сказав это, сам Жорка тоже загрустил, хлопнул водки, занюхал румяным андорром.

Ася скользнула по нему невидящим взглядом, снова улыбнулась Коршунову, послушно съела протянутую маслинку.

— Во как дрессировать-то их надо, — прошептал Гамаюнычу Жорка, с тоской наливая себе водки. — Видал-миндал? И что она в нём нашла?

— Жорка! Друг! — вдохновенно воскликнул Тараска. — Не боись! Найдём и тебе дивчину! У Киев поидим та пошукаемо, а?

— Пошукаемо… — с отвращением повторил Жорка. — Пошёл ты в жопу со своей ридной мовой… Забыл, как на родину ездил?

Гамаюныч смешался и побурел.

— Тарас Гамаюныч, расскажи! — загалдели сотрудники.

— Чё рассказывать, — выдавил наконец Тараска. — Поехал весной в Киев на конфу по свободе СМИ. Зашёл в универ — там деканом кореш мой, вместе в Москве учились. Ну вот. Прихожу в приёмную. А там такая деваха сидит — секретарша — пальчики оближешь. Глаза — во! Коса — во! Сиськи… Эх… — вздохнул Гамаюныч. — Короче, расшаркался я, так, мол, и так, говорю, ваша красота меня повергает. И вообще, говорю, я тут к другу пришёл, позови его, говорю, девонька, я с ним перетру, да и закатимся с тобой в ресторацию самую наилучшую! А она в ответ смотрит на меня… Ну, как на гуано какое-то… И говорит: «Не розумию!». ОК. Я ей на ридной мове заспеваю всё, как положено. «Не розумию!» Тут меня такая злоба взяла. Я ей говорю по-английски: «Сука, позови начальника сей же час, а не то, щет, я тебя, фак, измордую, как бог черепаху, срань господня!» «Не розумию!» И смотрит серьёзно так, вроде как у меня две головы или ширинка расстёгнута. Короче, стукнул я по столу, она охрану вызвала. На счастье, кореш мой в кабинете сидел, он меня и отмазал. Вот чё это было, скажите?!

— Ну, Тараска, — сочувственно сказала Гулька, — может, ты ей просто не понравился. Бывает же…

— Да! Может! — не на шутку разошёлся Подопригора. — Так скажи мне! По-человечески! Эх… Я потом в автобусе подрался с одним мудаком из Львова, когда он стал задвигать про полицаев-ветеранов. А у меня бабка в Освенциме сгорела и оба деда на фронте полегли, причем, буркутский — на Брянщине. А эта падаль сидит и втирает: дескать, действия дивизии СС «Галичина» были разумной и необходимой мерой борьбы украинцев за незалежность… Ну, я ему и врезал.

— Молодец! — закричали все. — Ну ты даёшь, Гамаюныч! Надо за него выпить!

— Выпьем… за интр… ин-тер… нца…лизим… — проблеял Жорка и положил голову на скатерть.

— Лучше за дружбу народов, — поправила его Корнелия.

Олег слушал весь этот трёп вполуха. Рядом сидела Ася и ела у него с рук, как райская птичка. Таинственный рождественский свет струился от ёлки, и от этого, и от смеха и теплоты собравшихся, от мягкого гитарного рокота, голова кружилась и плыла.