Алексей Филиппов - Плач Агриопы

В коротком плавании управдому составляли компанию едва ли не все его новые знакомцы: Третьяков, Людвиг, седовласый Овод и даже богомол, не исчезнувший с глаз долой по выходу из комнаты антииллюзий.

В качестве охраны кодлу сопровождали чёрноформенные бойцы, — человек десять, — сменившие спецназовские маски на глянцевые шлемы с тонированным забралом и обзавёдшиеся оружием: изящными, как будто игрушечными, автоматами наперевес и забавными пистолетами с очень длинным стволом — в такой же «длинной» кобуре.

Как только высадились у Крымского моста (пришлось карабкаться на гранит набережной по странной верёвочной конструкции с металлическим каркасом, перекинутой с катера на берег), к Павлу — вероятно, по приказу Овода, — пристал надоедливый юнец. Он удивительно напоминал Шурика из старой кинокомедии про кавказскую пленницу. За спиной у него болтыхался плохо пригнанный ранец, из которого торчала высокая телескопическая антенна. В руках — имелось что-то вроде планшетного компьютера, только куда массивней и дородней хлипких пластиковых устройств, продающихся в магазинах электроники. Паренёк выглядел этаким умником, поставленным на службу армии. Едва он смог перекричать рокот двигателей катера — начал вываливать на Павла информацию:

- Меня попросили рассказать вам о доме Еропкина, — не представившись, выкрикнул он прямо в ухо управдому. — Так вот. Я кое-что выяснил. Это может быть интересно. Дом, в принципе, сохранился, но перестраивался много раз. Сейчас там Лингвистический Университет. Здание растянулось на целый квартал. Но оно не всегда было таким. Сперва на его месте стояли палаты — выстроены в двадцатых годах восемнадцатого века князем Кольцовым-Мосальским. Потом палаты надстроили, расширили, слили несколько корпусов воедино — и так появился новый особняк: двухэтажный дом генерал-губернатора Москвы Петра Дмитриевича Еропкина. Поскольку строили его не с нуля, а на основе старых княжеских палат, — план нового дома оказался чрезвычайно запутанным. Проще говоря: заблудиться внутри было — раз плюнуть. Ну а снаружи всё выглядело благопристойно: на строгом классическом фасаде — парадный подъезд с колоннами, нёсшими балкон второго этажа. Третий этаж надстроили после Отечественной войны восемьсот двенадцатого года. Точней — после знаменитых московских пожаров. То, что мы видим сегодня, — десятиколонный портик, огромный фронтон, — дело рук архитекторов и строителей девятнадцатого века. Своего рода, новодел. С семидесятых годов восемнадцатого века сохранились, по сути, только палаты со сводчатыми перекрытиями в первом этаже. Ну, может, ещё подвальные помещения.

- Это всё? — Павел, наконец, сумел вклиниться в бойкое повествование «шурика».

- Почти, — молодой человек потупился. — Есть ещё пара интересных фактов… К делу напрямую не относятся, но всё же…

- Рассказывай, — дал отмашку управдом.

- По усмирении Чумного бунта, государыня Екатерина хотела наградить Еропкина: ему предлагали вотчины и казённый особняк на Тверской. Но он решительно отказался. Сохранился даже его дословный ответ императрице: «Нас с женою только двое, детей нет, состояние имеем, к чему нам ещё набирать лишнее?» Так и не переехал. И ещё факт: когда граф Орлов прибыл в Москву, чтобы принять меры по борьбе с чумой, он поначалу остановился в Голутвинском дворце. Но, буквально через пару дней, кто-то устроил во дворце пожар. С тех пор штаб Орлова — если можно было так его называть — располагался в доме Еропкина.

- Отлично, спасибо, — проявив чуть большую заинтересованность, чем во время архитектурного экскурса, проговорил Павел. — Мы, кажется, пришли. Надеюсь, сумеем попасть внутрь?

- Трудно сказать, — «шурик» смутился. — Этот вопрос — не ко мне. Ну студентов там точно нет: во всех учебных заведениях Москвы занятия отменены.

Боевая группа свернула с Остоженки и вошла в сквер, перед монументальным массивным зданием Лингвистического Университета. На фронтоне отчётливо выделялся герб Советского Союза. Пришлось продираться через развалы металлолома: на клумбы были свалены полдесятка совершенно раскуроченных автомобилей, — как будто тот самый бульдозер загнал их сюда подыхать. Если с клумбами не церемонились, то памятник, в центре сквера, пощадили. Суровое лицо человека в солдатской каске как будто вырастало из серого камня. Павел, сам не зная, зачем, подошёл к памятнику. Пригляделся. Четыре сухих гвоздики, неподалёку — простая гранитная плита, на которой выбиты слова. Управдом, как будто на экскурсии, склонился над нею, прочёл:

- Вас это не должно интересовать, это новодел, — пробормотал за спиной «шурик». — Двадцатый век, послевоенное.

- Да у тебя, куда ни плюнь, всё новоделы. Это ты новодел. А может, и дурак, — Павел зыркнул на «хвоста» и отогнал того на десяток шагов прочь от себя. Его раздражали реплики «из-за плеча». Хотя нельзя было не признать: «шурик» заинтересовал выданной исторической справкой. Что если в доме Еропкина имелся тайник? Такой, перемещение которого в новое жилище не представлялось возможным? И вот — старик жил в своём доме, похожем на лабиринт, охраняя тайное! Отказывался от новоселья. Берёг дар графа Орлова — лучшего любовника матушки Екатерины. Павел ухмыльнулся: иногда воображение слишком уж разыгрывалось. И вслед за скептицизмом накатила тоска: что он пришёл искать сюда? Серебряный пистоль графа — тот самый, из видения? В подвалах и палатах восемнадцатого века, перестроенных многократно?

- Дверь открыта. Можем заходить! — подал голос один из чёрных бойцов.

- Ты чего? — к Павлу подошёл Третьяков. — Чего тут мнёшься? Слышал: дверь открыта?

- А это… правильно? — вдруг поинтересовался управдом. — Так и должно быть? Открытая дверь — и ни больных, ни мародёров, ни вандалов?

- Господа, прошу за мной! — громким возгласом привлёк к себе всеобщее внимание Овод. Он первым ухватился за массивную ручку тяжёлой высокой двери и потянул её на себя. Дверь со скрипом распахнулась.

- Всё будет в порядке, — «ариец» хлопнул Павла по плечу и поспешил за седовласым.

Людвиг, чёрные бойцы, даже богомол — все поочерёдно скрывались за дверью. Управдом тряхнул головой, прогоняя тревожные мысли, — и тоже переступил порог Лингвистического Университета.

И тут же в глазах вспыхнули яркие радуги.

Мир вокруг затуманился и исчез.

В глаза Павлу словно плеснули мыльной водой; он стремительно зажмурился и придавил веки ладонью.