Алексей Филиппов - Плач Агриопы

Ухо опалило чьим-то горячим дыханием.

Управдом аж подскочил, стремительно развернулся всем телом — и оказался лицом к лицу с богомолом.

Протиснулся ли тот вслед за Павлом в будку открыто, или сделал это тайно, — не было времени гадать: Авран-мучитель потеснил управдома, дорвался до тетради… Павел подумал было: того тоже изловил и заставил расписаться дотошный охранник, но богомол даже не коснулся карандаша. Он перевернул левую страницу талмуда, потом ещё одну, и ещё — «отмотал» эту «амбарную книгу» на пять или шесть страниц назад, — и протянул Павлу на рассмотрение ветхий разворот.

Здесь всё было не таким, как на странице, которую управдом удостоил своей росписи.

Вместо грифельных записей, листы были испещрены чернильными.

Чернила выцвели, поблёкли. Но всё же, украшенные дореволюционными «ижицами» и «ерами», записи сообщали достаточно, чтобы у Павла глаза вылезли на лоб.

«Михайло Леонтьев, генерал-аншеф, 15 февраля, 1772 года», — прочёл он.

«Николай Иванович Бахметьев, полицмейстерский бригадир, в месяца декабря первый день, в год 1774».

И вдруг, краткое: «Орлов». Одна лишь фамилия, без звания, чина, даты.

Павла, отчего-то, передёрнуло.

Он выронил тетрадь, бросился вон из вахтёрской будки.

Сделал шаг — и замер.

Перед ним расстилался всё тот же бальный зал, — только высохший, обезжизненный, пыльный. На зеркалах слой пыли был настолько толстым, что те казались покрытыми бахромой. Огромная люстра висела криво, и в её рожках теперь едва теплились свечи — восковые церковные свечи, — а не сильные электрические лампы. Никого из боевой группы, куда хватало глаз, не было видно. Зато прямо перед Павлом высился охранник. Он словно бы возмужал, вытянулся, раздался в плечах, а главное — наполнился внутренним светом. В голове управдома мелькнуло: «он потому встретил нас под сияющей люстрой, что сам хотел выглядеть тусклее». Одним быстрым движением руки охранник сорвал с себя халат, вторым — выхватил оружие.

Из ножен, потянув за длинную рукоять, с круглой гардой, — он высвободил меч.

И меч, и лицо охранника теперь горели огнём.

Павел зажмурился — и оттого, что не мог выносить буйства пламени, и оттого, что сердце наполнилось сладким предчувствием конца. «Вот сейчас… — повторял он, — сейчас!»

Сильный толчок сбил управдома с ног.

Богомол! Павел чуть не расхохотался истерично: тот, оказывается, и локтями работать умеет, не только штурмовать мозг!

А охранник не торопился рубить врага… рубить Павла…

Лучезарный обхватил рукоять меча обеими руками, как будто собирался добить поверженного — и прокричал что-то. Людвиг бы понял. Но Людвига не было здесь.

А охранник — его лицо превратилось в чистый свет, без личностных черт, — вдруг с размаху утопил лезвие в паркете.

Тут же взорвались зеркала. Пыль и осколки заслонили свет.

Люстра, с тяжёлым скрипом, качнулась. Цепь её крепления вырвала огромный кусок потолка и, в облаке извёстки и каменной крошки, хрустальная дива шарахнулась об пол. Павла укололо болью: его лицо, шея, ладони покрылись порезами от разлетевшихся осколков.

По полу побежали трещины. Переломилась и парадная лестница: казалось, кто-то располовинил её в длину, будто хрусткий крекер. И, как крекерные крошки, по линии разлома, вверх «выстрелили» обломки мрамора.

Павел ощутил, как его тянут за рукав.

Богомол, едва не волоком, подтягивал управдома к одной из лестниц, уводивших вниз. Павлу вдруг стало стыдно: Авран-мучитель был слишком хрупок, чтобы справиться с задачей. Он не годился на роль боевого товарища, способного вынести раненого командира из боя. Управдом, нехотя, как будто потакая капризу плаксивого ребёнка, начал передвигать ноги сам.

Лестница ходила ходуном. Однако, в отличие от широкой, ведшей наверх, эта хотя бы сохраняла форму, не ломалась.

Авран-мучитель и управдом скатились вниз, Павел несколько рас поскальзывался, царапал колени о мраморные ступени.

«Где же этот, в огне? — измученно думал он, боясь оглянуться. — Он идёт за нами? Тогда зачем бежать?»

Богомол нырнул в темноту. В непроницаемую чернильную темноту, которая поджидала — всего-то — в двух лестничных пролётах под роскошным торжественным залом.

Загремел металлический засов. Ржаво скрипнули петли. Зажегся тусклый свет. В его отсвете Павел успел заметить: дверь, которую удалось распахнуть богомолу, была и не дверью вовсе — чем-то вроде тяжёлого металлического люка бомбоубежища, с массивным вентилем-«ключом», вместо ручки.

Пропустив Павла в подвал, Авран захлопнул люк.

И тут же подземелье сотряс колоссальной силы удар. Слабые электролампы, забранные проволокой, — здесь источниками света служили именно они — испуганно мигнули. Но всё-таки свет, подрожав, выправился. Накал нитей в лампах вернулся к постоянству.

И воцарилась полная, абсолютная тишина.

Перед управдомом лежал узкий коридор, — скорее лаз или заброшенный проход шахты, — с вытянутыми по стенам тонкими ржавыми трубами и кабелями с повреждённой изоляцией.

Павел поискал глазами богомола — и нашёл его. Вздохнул с облегчением: ему не улыбалось остаться в удивительном подземелье в одиночестве. Впрочем, Авран-мучитель смотрел на управдома вопросительно. Пожалуй, он был готов к такому повороту событий ещё меньше Павла. А тот теперь уже понимал: надеяться на здравый смысл, в ближайшее время, не придётся; Лингвистический Университет, в который они попали, не был Лингвистическим Университетом. Не факт даже, что он был подлинным домом Еропкина. А может, так выглядели палаты: первоначальный скелет современного сооружения с советским гербом на фронтоне? Павел вспомнил слова умника с тяжеловесным планшетом: особняк в восемнадцатом веке походил на лабиринт. Вот и он — не хватает только минотавра. Хотя, кто знает, что скрывается впереди.

- Пойдём, — обратился управдом к богомолу. — Здесь стоять — бесполезно. Похоже, нас завалило. Поищем другой выход.

Авран-мучитель промолчал, но, как только Павел сделал первые шаги по коридору, осторожно двинулся следом. Поговорить, как он умел — «в голове» — не пытался: возможно, был слишком испуган или утомлён для этого.

Управдом шагал по коридору размеренно, спокойно. В общем, путь был довольно прост, не считая того, что под ногами то и дело хрустели чьи-то мелкие — вероятно, крысиные, — кости, а порою попадались крупные камни.

Павел постепенно изменил своё мнение насчёт коридора: теперь он не считал, что тот похож на заброшенный проход угольной шахты. Возможно — на вспомогательный метростроевский туннель: недостаточно большой, чтобы пропустить поезд, но вполне достаточный, чтобы там передвигались люди с поклажей. Стены постепенно расширялись, потолок — становился выше. Наконец, тусклые лампы, прикреплённые только вдоль одной стороны коридора и едва освещавшие дорогу, перестали дотягиваться своим светом до противоположной его стороны. Павел предусмотрительно держался на свету. Иногда это получалось с трудом: многие лампы перегорели, и, от одних подземных сумерек до других, приходилось брести наугад.