Алексей Филиппов - Плач Агриопы

Путь, впрочем, становился, казалось, лучше. Постепенно Павел начал ставить ногу более уверенно, даже рисково; делал каждый новый шаг решительней предыдущего. Оттого был неприятно удивлён, когда под кроссовкой вдруг чавкнула грязь. Как назло, на этом участке коридора освещение совсем не радовало. Управдом добрёл до ближайшей зарешеченной лампы, с отвращением увязая всё глубже в глинистой жиже, и осмотрелся. Пол, докуда хватало взгляда, был покрыт какой-то мутной, маслянистой жидкостью. Если на ближайшие метров пять ещё получалось выстроить маршрут по возвышениям, с обходом местных трясин, то дальше миновать тёмную субстанцию уже никак не выходило. Павел чертыхнулся. Оглянулся на богомола. Тот, похоже, тоже нервничал: казался дёрганым, двигался довольно неуклюже.

Скрепив сердце, управдом погрузился в жижу по щиколотку. И тут же почувствовал: что-то не так. Она не холодила ногу — наоборот, согревала. Павел решил: пока ощущает это, странное в подземелье, тепло — не станет смотреть под ноги. «Не смотри, не смотри», — твердил он себе. И всё было бы хорошо, удалось бы взять себя в руки и проскочить, — если бы не сухость в горле.

Павел сперва не придал ей значения: попробовал сглотнуть слюну, — но с удивлением обнаружил, что во рту — сухо. Настоящая великая сушь! Как будто он брёл весь день по пустыне, или бежал утомительный марафон. Возникла жажда. Мозг отказывался верить в то, о чём сигнализировало тело: управдом отчаянно страдал от жажды. И с каждым пройденным шагом она всё сильней одолевала его. Это казалось невероятным: язык распух, губы начали трескаться — и всё это — за какие-то пять минут похода по маслянистой воде… Павел, до сих пор не произносивший — даже в мыслях — этого слова, наконец, решился: «Вода!» Да, он, несомненно, брёл по воде. Наверное, по грязной. Вероятно, по отвратительной на вкус, но — по воде, которую можно пить! Да и так ли уж необходимо пить? Промочить горло — этого хватит. Прополоскать — и выплюнуть. И довольно! В гортани, с каждым вдохом, кто-то как будто орудовал наждачной бумагой. Пить!

Павел наклонился и зачерпнул пригоршней воду. Потянулся к ней губами.

Сильный удар по сведённым запястьям разрушил замысел. Сильный, колкий удар в плечо слегка отрезвил.

Богомол, пристально глядя управдому в глаза, согнулся в поясе, пошарил у ног — и вдруг стремительно, нагло, ткнул пятернёй в лицо. Павел отшатнулся. Тут же понял: Авран-мучитель не собирался ранить его или причинить боль. Тот всего лишь показывал, в чём вымазал ладонь: в густой и тёплой крови.

Управдом закашлялся. С трудом сдержал тошноту. Сухое горло резали ножи. На глазах выступили крупные слёзы. Сместившись к самой стене коридора — той, что была освещена, — Павел поковылял вперёд. Всё дальше, дальше. Иногда он зажмуривался, и тогда только пальцы, ощущавшие шероховатость ржавчины труб, говорили: путь продолжается.

В какой-то момент — не то через минуту, не то через столетие — управдом осознал: жажда отступает. Она исчезала так же быстро, как и возникла. С каждым шагом пить хотелось всё меньше. Наконец, Павел остановился, поражённый мыслью: как такое могло быть? Что это было: ещё одно наваждение?

Свет разгорелся ярче. Под ногами плескалась вода — настоящая вода, хотя и пахнувшая болотом.

Болото?

Чертовщина продолжалась. Управдом и богомол завязли в болоте. В нос ударила вонь поднимавшихся из глубины газов. Нога Павла утонула по колено. На поверхности воды колыхалась ряска, кое-где, чуть покачиваясь на внезапно подувшем ветру, шелестела осока, перешёптывались друг с другом стрелолист и камыш. Под одною из ламп, в круге света, управдом разглядел даже алые ягоды клюквы, на крохотном холмике. К сожалению, суши, даже такой зыбкой, посреди всей этой вонючей водной глади больше не наблюдалось.

- Ква-а-а-а, — резануло воздух.

Обычное лягушачье кваканье, невозможное, невероятное в невероятном подземелье!

- Ква-а-а-а-а-а-а-а, — присоединилась другая лягушка. Павел ощутил омерзение. Не то чтобы он так уж не любил бородавчатых обитательниц болот. Но ему показалось: здешние лягушки кричат не просто так — от боли, от муки, может, от того что студенты-практиканты режут их скальпелем напополам.

Впереди послышались шлепки — как будто кто-то хлопал в ладоши. Сперва тихие, потом громче. «Шмяк, шмяк, шмяк…»

Первая лягушка вынырнула из-за поворота. Как она умудрялась нестись над водой столь стремительно, когда управдом еле вытягивал ноги из тягучего ила, — оставалось загадкой. В трёх шагах от Павла она резко изменила траекторию движения: скакнула на стену, — и вдруг бросилась прямо в лицо управдому. Тот инстинктивно заслонился рукой, отбил живой зелёный снаряд, — и лягушка, с тихим хлопком, лопнула в воздухе. Ладонь покрылась жгучей слизью.

Павел поспешно принялся вытирать её о штаны, но тут же понял: в этом нет смысла. На него мчались сотни лягушек. Все словно бы подчинялись одной и той же программе: в пару прыжков забирались на стену, а с неё — метили в голову управдому.

- Отойди от стены, — прокричал Павел богомолу. — От стены! — попытался показать жестами. И тут же поплатился за желание дать полезный совет. Лягушки набросились на него стаей, — и сбили с ног. Управдом потерял равновесие, едва не захлебнулся. Омерзение, которое он испытывал, барахтаясь в вонючей воде, усугубило его бедственное положение: он постарался не наглотаться болота, — выгнул шею, спасая нос и рот, — и подставил голову под удар. Сразу десяток лягушек атаковали её, обжигая кожу чем-то, похожим на кислоту. Павел ушёл под воду целиком, наглотался мерзости до отвала. В этот раз его не просто вытошнило — вывернуло наизнанку. И всё-таки он выполнил манёвр: отодвинулся от стены, сделался недоступен для прыжков бородавчатых камикадзе.

Но тут же на него обрушилась новая напасть: мошкара.

Ну конечно, как иначе! Где болото — там и мошкара!

Она появилась словно бы из ниоткуда, но заявила о себе быстро и властно: полезла в нос, рот и уши. Её укусы немедленно принимались зудеть. Зуд, казалось, пробирал до костей. Расчеши руки, щёки и лоб в кровь — не избавишься от него. Сорви кожу — и тогда не прекратится. Но страшнее всего зудела спина — там, куда не удавалось дотянуться; где не выходило почесать.

Павел всхлипнул — от бессилия, от страха, что вот-вот умрёт.

И вдруг ощутил, как его влечёт вперёд неведомая сила. Он обернулся. Богомол подталкивал его, обхватив за пояс, будто играя в детскую игру «Паровозик». Наверное, он и сам таким образом прикрывался телом Павла от мошкары, но эта тактика себя оправдала: оба страдальца возобновили движение. Они ползли в час по чайной ложке. Шли мучительно. Скользили по дну болота; с трудом вытаскивали ноги, чтобы с каждым следующим шагом вновь увязнуть — не то в тягучем иле, не то в вязкой глине.