Евгений Касьяненко - Чужой в раю

— Смотрел. Только как вы докажите, что вы сейчас меня не мистифицируете?

— Очень просто. Дайте свою руку.

Я протянул ему руку. Он пожал её.

— Что-нибудь чувствуете? Тепло моей руки?

— Нет. Но что с того, если не чувствую? Просто вы и ваша банда накололи меня лекарствами. Анестезия. Блокада.

— А вот это как вы объясните? Только не бойтесь, это без последствий.

Он уткнул свой указательный палец в мою ладонь и вдруг …проткнул её насквозь. Пошевелил фалангой, вылезшей с тыльной стороны ладони, как в фильме ужасов, потом резко выдернул палец. Я удивленно смотрел, как круглая дыра в моей ладони медленно зарастает, пока совсем не исчезла. Боли не было.

— Теперь верите, что вы — просто субстанция?

Очнувшись от потрясения, я сказал:

— Чепуха. Гипноз. Вы меня загипнотизировали.

— Я мог бы посоветовать вам повторить опыт, и самому проткнуть мою ладонь, но вряд ли у вас это сегодня получится. Для этого нужно научиться концентрировать свое воображение и волю, а это обычно удается лишь через месяц-другой пребывания здесь.

Тут я рассмеялся:

— У меня-то получится. Я — писатель и на отсутствие воображения не жалуюсь.

— Пробуйте, — смеясь, сказал Петр Иванович. — Но предупреждаю…

И я …проткнул его ладонь. С некоторым усилием, но проткнул.

В этот момент мне стало невообразимо страшно. Похоже, это не сон и не гипноз. Он не врет. Я действительном на том свете .

Еще больше, чем его пугающий опыт, меня убедила метаморфоза, случившаяся с моим зрением. Внезапно я понял, что вижу теперь значительно лучше, чем несколько часов назад. На рыжей бороде Петра Ивановича я мог без очков разглядеть каждый волосок по отдельности, и точно также четко видел разноцветье радужной оболочки его глаз. Мир как бы посвежел, наполнился красками, словно я снова вернулся в молодость.

Машинально я провел себя по лбу — так обычно поступает человек, чтобы убрать холодную испарину, когда переживает что-то ужасное. И тут же вспомнил, что с осязанием у меня проблемы. Но рука должна была скользить по влажному лбу. А она не скользила, из чего я сделал вывод, что лоб сухой. Черт побери, да какой же пот может быть у «информационно-энергетической субстанции»?!

Мужчина перехватил мой жест и ухмыльнулся.

Я торопливо сказал:

— Уже понял. У вас ведь тут наверняка нет нужды в приеме пищи и отправлении естественных надобностей? Поэтому нет и пота.

— Вы ловите всё на лету, — похвалил меня Петр Иванович. — Знаете, у меня есть к вам несколько странное предложение. Вы мне чем-то импонируете, господин-товарищ «мизантроп». Сейчас четырнадцать минут третьего по полудню местного времени. (Петр Иванович, говоря это, не посмотрел на часы. Их у него и не было. Видимо, время суток здесь узнают каким-то иным способом). Моя смена по приему новеньких закончилась. И вот что — давайте побездельничаем сегодня вместе. Вы расскажите мне про последние земные новости, а я вас ознакомлю с принципами жизни на небесах.

— Станете, так сказать, моим Вергилием в райских кущах? Прекрасно.

— Ну, типа того. Только не замыслите чего-нибудь странного. «Голубых» в раю нет. Как нет лесбиянок, сумасшедших, явных неврастеников, патологических убийц и много другого, привычного на Земле. Здесь только человеческая норма, если нормой можно считать большой удельный вес талантов и гениев…

— Нерон — тоже норма? — перебил я его.

Петр Иванович бросил на меня резкий взгляд.

— Не пытайтесь поймать меня на противоречиях. Во-первых, мы не знаем, что считалось нормой два тысячелетия назад, во-вторых, это они делают выбор, а не мы, и, в-третьих, я действительно не знаю, к примеру, ни одного случая педерастии среди нынешних обитателей рая.

У моего нового знакомого был легкий характер. Он тут же засмеялся и продолжил:

— Я напросился к вам в друзья по другой причине… — Петр Иванович пристально посмотрел на меня и смущенно признался: — Дело в том, что на днях я лишился своего лучшего друга. Он самоликвидировался. Надоело, знаете ли, коптить Вселенную. В общей сложности он прожил на Земле и здесь 862 года, с раннего средневековья. Всё приелось.

— Значит, и эту «жизнь» можно прекратить?

— В принципе, да, хоть и очень трудно. Первое, чему учится человек везде и всегда — убивать самого себя. Здесь это происходит в других формах, чем на Земле, во много крат сложнее, но тоже в принципе возможно. Научились за столетия существования рая. Называется — «окончательная самоликвидация».

— Крошечный ядерный взрыв?

— Несколько иначе.

— А можно ли убить себе подобного?

— Пока о таких случаях неизвестно. Но, наверное, и это со временем придумают, как сделать.

Мы помолчали.

— Вам-то самому будет поменьше лет, чем вашему покойному другу? — спросил я психолога. Теперь я уже понимал, что внешность «субстанций» на небесах крайне обманчива.

— Намного. Чуть больше ста лет. Умер на Земле в семидесятые годы двадцатого века. И в раю покончить с собой пока не собираюсь. В ближайший век.

— Слушайте, но вы выглядите лет на пятьдесят. Как я понял, здесь можно без труда менять свой облик. Почему же вы не превратили себя в эдакого Аполлона с горой мышц и внешностью двадцатилетнего красавца?

Мой новый собеседник рассмеялся:

— Еще увидите здесь миллион Аполлонов. Всё объясню. Только сначала давайте расположимся в каком-нибудь более приятном месте и будем пировать, как римские патриции.

— Пировать?

— Поймете. Что вы предпочитаете: горы и альпийские луга, лесную чащу или берег моря? Как я понял, у вас довольно устойчивая психика и превращения вас не пугают.

— Не пугают. Берег моря. Только ответьте мне сначала на один вопрос: вы сами-то — русский, Петр Иванович? — Я снова с подозрением посмотрел на него.

— Нет, болгарин. «Ивановичем» я себя назвал, чтобы вам было привычнее. На самом деле — Петр Иванов Иванов. У болгар по-другому создаются отчества, как вы, наверное, знаете.

— А язык? Вы говорите по-русски без акцента.

— В той жизни я тоже умел говорить по-русски, но плохо. А здесь это не имеет значения. Все понимают друг друга. Как бы вам объяснить попроще… То, что вы слышите — это язык вашего и моего сознания. «Над-язык». Вы так же легко будете разговаривать и с бразильцем, даже если никогда раньше не слышали португальский. Мы только стремимся, чтобы вновь прибывших встречал человек со схожим менталитетом. У нас ведь с вами схожий менталитет, не так ли? Оба — славяне и жили при социализме.

— А здесь какой …строй?

— Райский, — захохотал Петр Иванович. — Но можете называть его коммунистическим, хотя это очевидная глупость.

— Почему?

— Эх, Николай Викторович… — он укоризненно посмотрел на меня. — А еще писатель. — (Я уже не удивился тому, что он знает мое имя). — Про общественный строй можно говорить в обществе, где есть какие-то материальные отношения между людьми. А здесь их нет.