Елена Блонди - Татуиро (Serpentes)

И пошёл в обратную сторону, сначала медленно, а потом всё быстрее, часто перебирая короткими кривыми ногами, по узким мосткам, ведущим к хижине мастера Акута. Спешил, боясь, а вдруг Найя тоже ушла на праздник, вдруг он опоздает?

Айна, Большая мать всех людей, светила изо всех сил, и блеск рыжей глины, показавшейся на месте уходящей воды, резал глаза до слёз. Айна, кажется, злилась, хлопоча, или просто старалась забыть в хлопотах о своей тоске, проводив любимого мужа, и жара усиливась с каждым шагом мальчика, от мокрой глины и зеленых ярких листьев поднимались витые струи пара, на плечах и лице выступал горячий пот, мешавшийся со слезами. Он бежал, натыкаясь на празднично одетых людей, прижимал к груди ладошку, бормоча слова приветствия, сам себя не слыша. Не услышал и тихого шёпота, шелестевшего в птичьих криках, славящих свет Айны:

— Детёныш переш-шёл выше. Страх, одиночество, раскаяние и снова страх.

— Ещё — надежда и за ней — тоска.

— Избран верно.

— Ахашшш…

Вода уходила, будто кто-то тянул широкую ленту блестящей ткани. Утекала в пространства между стволов, собираясь узкими жгутами, и на месте, где была она так долго, показывалась мокрая трава, жирная глина и потерянные за время дождей вещи: миска, утонувшая краем в иле, разорванные бусы, деревянная игрушка в клочьях облезлой краски… По ненужным мосткам медленно шли люди, стекаясь обратными ручьями к площади — бывшему озеру. А дети бегали внизу, увязая босыми ногами в рыжей глине, падая и смеясь, прятались под деревянными дорожками, ставшими теперь лабиринтами для игр. Издалека слышался стук инструментов и перекликались мужчины, разбирая мостки на окраинах. Деревья, стряхивая последнюю воду, расправляли блестящие листья, исходящие влажным паром и, кажется, дышали, росли на глазах.

Взявшись хозяйничать, Айна не отступит. Несколько дней понадобится деревьям и кустарникам, чтобы выбить стрелки свежей листвы и завязать бутоны. И ещё через несколько дней весь лес утонет в запахе цветов. С каждым днем Айна станет выходить раньше и позже будет ложиться спать. Свет её, прибывая, высушит землю, и деревьям надо успеть отцвести и набухнуть плодами. Созреют по очереди — сначала покроется алыми ягодами кровянник, потом дикие яблони и груши засверкают красным и жёлтым, и полезет по толстым стволам цепкий виноград, усыпанный ярко-зелеными гроздьями, потом наступит очередь хлебника ронять на сухую землю тяжёлые колыбели, полные сладкой мякоти. Да всего и не перечислишь. Горячая летняя пора, когда только успеешь собрать один урожай, а уже другой просится в руки, сгибая ветки.

Мужчины на охоте добудут новые шкуры и принесут свежего мяса вместо надоевшей сушенки. Засверкает рыба в маленьких прудах, выкопанных на задних дворах. И к месяцу мёртвого зноя деревня переполнится добром. Вершина лета — время тоски Большой матери. Она глядит вниз, накаляя небо, как очажные камни в огне, не видя, как пересыхают листья и ручейки, потому что Еэнн, её храбрый и нежный муж, — ушёл давно и вернется нескоро. Нечем плакать любящей Айне, не в чем размешать горечь тоски.

Но когда натоскуется вволю, — вздохнёт прохладным ветерком, прикрывая блестящие глаза, оглядит отданную ей землю. Улыбнется тихо-тихо тому, что половина разлуки уже позади. И наступит на земле время медленной сладкой жизни, время, когда маленькие дождики вовремя брызжут из лёгких облаков, свет Айны ласков, как материнская рука, а на бледном лице Еэнна разглаживаются яростные морщины. Время, когда каждый делает, что захочет, и работа перемежается с праздниками и танцами у костров. Время вечерних сказок на прохладном песке у реки и время прогулок по широким лесным тропам — за ягодами и цветами.

Акут рассказывал это Найе ночью, когда она уже засыпала на его руке, всё время сваливаясь головой с жёсткого плеча, но тут же поспешно укладываясь обратно. Что-то спрашивала, и он чувствовал, как замирает, слушая. И думал, дыша ей в макушку: как ребёнок, что слушает сказку. И так же, как ребёнок, мерно задышала, тяжелея руками и головой, налитыми пришедшим сном.

Он снял её голову с плеча, боясь, что она совсем отдавит себе ухо, устроил рядом, поправляя послушные руки и заснул сам, гордясь своим миром, который оказывается вот такой. Привык, не замечал, пока не рассказал жене. Уже засыпая, подумал, ещё ведь — море, и о нём можно рассказать. А лучше после времени зноя взять еды и пойти туда, ночуя в развилках больших деревьев. На тёплом песке пожить, как жили когда-то морские люди — без хижин и без хозяйства. Плавая с яркими рыбами…

Проснувшись утром, Найя лежала рядом с мужем, слушая торопливое пение птиц, и улыбалась, разглядывая свет, украсивший старую хижину. Налитый в коробку из потемневших жердей, переплетённых лианами, он был, как счастье, наполнявшее её, такой же мирный и прочный.

«Разве бывает так хорошо?». Повернулась на спину и, следя за солнечными зайчиками, которые запускали через щели и окна колыхающиеся листья над крышей, погладила локоть спящего мастера. «Бывает, а я и не знала…» Счастье в ней росло, полнилось и, переступив горло, через глаза, уши, через всю голову расходилось в ширину и вверх, будто она — маяк, светящий не кораблям, а звёздам. Мир становился огромным, бесконечным, и эта бесконечность длилась над ней, а не в бездну, куда ей когда-то пришлось заглянуть. А тело — лёгкое, и уже не стояла она, прицепленная к земле, а двигалась вверх за пришедшим к ней светом счастья, и, значит, свет не только над головой, но вокруг, во все стороны. «И в нем поют птицы, много».

Улыбаясь, старалась разобрать знакомые песенки. Вот чирикают воробьи или кто тут вместо воробьев? Орут хором, будто тарахтят напёрстками по стиральным доскам, наверное, у них концерт школьный, и все они в костюмчиках и маленьких галстуках, но за углом школы, конечно же, курят в кулак и плюют на траву, мальчишки. А так — нежно и страстно, придыхают горлинки, парочкой сидя на ветке. Отдохнут немного, замолчав, и снова вместе начинают. И ещё незнакомые какие-то птицы, песенка их, как лёгкие бусины, что сыплются на стеклянную доску, подвешенную на тонкие нитки. Досочку качает ветер, и бусины тенькают, пересыпаясь…За деревьями мяукают речные птицы, точно коты, требующие еды. У них, наверное, кольцом загнуты полосатые хвосты и усы торчат в разные стороны…

Рассмеялась и, чтоб не будить Акута, прижала ко рту ладонь. Оказывается, в счастье думается легко и просторно, без оглядки. И если придумалось, что у чайки есть полосатый хвост, то и — можно!

А это…

Она села и, медленно откидывая волчью шкуру, прислушалась. В редкие паузы, когда вдруг наступало короткое молчание птичьего хора, вошли другие звуки. Не те, что каждый день говорит деревня, к ним Найя успела привыкнуть. Из-за щелястой двери — тихие всхлипы и иногда, разделённые птичьими трелями — прерывистые вздохи.