Елена Блонди - Татуиро (Serpentes)

— Куртку подай, пожалуйста, — ровным голосом сказала Аглая. И он, сорвав с вешалки куртку, почти швырнул. Когда, повернувшись к двери, надевала рюкзак, проговорил в спину недобро:

— А заплатила — правильно заплатила, у меня посчитано. Холодильник кто ремонтировал в январе, а? — в голосе зазвенела истерика, и Аглая, выходя в подъезд, посмотрела на соседа с удивлением. Пошла вниз, наступая на старые окурки, а вдогонку падали, наталкиваясь друг на друга, Женькины слова:

— Ты что думаешь? Раз нашла себе с-столичного перца, так можно на шею… плевать? Садиться, то есть? Тихенькая! А кто кастрюлю испортил, я? Да я, мы… Чтоб завтра всё! Забрала! И учти, я посуду посчитал, всю!

— Да иди ты! — крикнула снизу и выскочила, наконец, в майский вечер, наполненный новой листвой и детскими криками.

Махнув рукой жёлтому автобусу, уселась на высокое, над колесом, самое любимое место и позвонила Витьке.

…

— Понял, кошка. Через полчаса буду у метро. Ты что там — нормально?

Она не стала рассказывать. Это было в её силах — отбросить мелкое и, наконец, приступить к исполнению небольшого желания: ехать, покачиваясь, от конечной в подмосковном небольшом городке до конечной станции метро, смотреть, как наплывает вечер, темня деревья и дома, а небо над новостройками продолжает светиться прозрачной весенней зеленью и появляются на нем иголочки городских звёзд. Ехать, зная, что там, среди обычной уличной суеты, ждёт самый-самый, избранный, быть светом в её окне. И пока она едет — с ней её настоящее, прошлое и немножко будущего.

От шоссе вправо, к острову многоэтажек, помеченных вечерними огнями, уходила широкая автомобильная дорога. И Аглая, засмотревшись, вдруг ощутила там — центр, как отверстие трубы. Огни сходились к нему, как вода в реке собирается в водоворот, закручиваясь. Потянуло тревожным ветром с незнакомым запахом, и Аглая глянула вверх, на закрытые ещё форточки. Откуда ветер, непонятно…

Но автобус, найдя просвет в потоке машин, рыкнул мотором, заревел, и помеха плавно уехала за спину, пропала за холодными стеклами. Только чувство тревоги осталось с Аглаей — еле заметное, ехало с ней.

Витька ждал под жидким светом высокого фонаря и, улыбаясь, принял сумку, что перетягивала Аглаю со ступенек на истёртый асфальт. Поцеловав (она, как всегда, оторвалась от его губ первой, уже скучая по следующему поцелую, но боясь надоедать), пошёл рядом к ступенькам под землю.

— Ты из студии, Витенька?

— Ну да. Напахались сегодня, как черти. Девы — чистые овцы. Мало того, что из ателье барышни с творческими закидонами, так еще и модельки, на которых всё это снимаем! Я расскажу, было смешно несколько раз.

Аглая представила полу- и полностью раздетых девочек с острыми плечами и прозрачными от постоянных диет личиками, их обязательный охотничий интерес к молодому фотографу…

— Ну ты чего, кошка? Грустишь? Жалко уезжать было, да?

Вокруг мерно спускались люди, уставшие после работы, сутулили плечи под куртками и плащами, к шороху множества шагов прибавлялся всё более слышный подземный гул. В лицо дышал теплый ветер. Аглая удивлялась, неужто не понимает, почему ей грустно? Но разве скажешь? Подумает, что ревнива и дура. Ответила коротко:

— Нет, не жалко.

— Но кто-то обидел! — Витька встал, оттопырив руку с сумкой, чтобы идущие не наталкивались на них. Аглая старательно улыбнулась.

— Да всё в порядке, правда! — и сразу же, чтоб не о себе, спросила:

— Ты поел?

— Не-а. Хочешь, зайдем в кафешку?

— Пойдем, Вить. Не хочу я в кафешку.

— Тогда в ларьке купим поесть, да? Тут пирожки вкусные, — показал на расписной киоск, — я сбегаю.

Аглая поставила на сумку рюкзак и стала смотреть, как он, вытягивая шею, выбирает. Иногда Витька повёртывался к ней, показывая на что-то пальцем. Аглая смеялась и кивала. Смотрела, не отрываясь, на серую куртку, на то, как отводит локоть, доставая бумажник из внутреннего кармана, а свет из киоска рисует его профиль с коротким носом и небритым подбородком. «Я влюблена»… Когда идущие закрывали от неё Витьку, шея сама собой вытягивалась, чтоб видеть хоть взъерошенные на макушке русые волосы.

От киоска наплывал, мешаясь с тёплым внутренним ветром, уютный запах выпечки. И к нему вдруг стал примешиваться резкий, почти вонь. Она оторвала взгляд от Витьки и посмотрела рядом. Недалеко у стены сидел бомж, люди обходили его широкой дугой, не останавливаясь. А он, подтаскивая за собой две раздёрганные авоськи, набитые торчащим тряпьём, переваливался по полу, не вставая, и оказался почти у ног Аглаи. Маяча испитым зеленоватым лицом, сел, опираясь спиной на блестящую гранитную стену, и вытянул ноги. Люди обходили теперь их обоих, как одно целое. Аглая, морщась с брезгливой жалостью, посмотрела, скоро ли там Витька, махнувший рукой от самого окошка.

Бродяга вытащил из-за спины чёрный пакет и стал теребить замусоленные тесёмки на его ручках. При каждом движении волны запаха усиливаясь, окружали Аглаю. Она стояла, высоко поднимая голову, чтоб быть подальше. Но, устав тянуть шею, посмотрела сверху на мутно блестевшее в редких прядях темя. Грязные пальцы крутили и крутили тесёмки, дёргая и натягивая. И узелок, поддавшись, распался, открывая изломанный пакет. Оттуда в лицо Аглаи глянула чёрная пустота. Забыв о запахе, она смотрела и смотрела, пытаясь хоть что-то разглядеть под шевелением кривых пальцев. Но чёрный глаз дырой уставился в её глаза, ничего не показывая. Кроме пустоты и, казалось ей, душного сквозняка, истекающего из пакета.

Застыв, сжала кулаки, приказывая себе — увидеть! Хоть старое тряпье или огрызки хлеба, хоть что-то человеческое… А бродяга внезапно поднял лицо, выворачивая голову так, чтобы смотреть прямо ей в глаза своими мутными в бледном свете подземных неоновых ламп. И рассмеялся, показывая сгнившие зубы.

— Вот, смотри, набрал!.. — Витька, выныривая из толпы, увидел бродягу и замолчал. Сунул в руки Аглае пакет с весёленькой картинкой и, вскидывая на плечо рюкзак, поднял сумку.

— Пойдём. Карточка есть?

— Да…

— Подожди, — дёрнул пакет с пирожками и, вытащив два, нагнулся:

— Возьми, отец…

И, не дождавшись, когда тот протянет руку, положил пухлые горячие пирожки в чёрное нутро распахнутого пакета.

В шуме светлого зала говорить было невозможно. Поглядывая друг на друга, вошли в вагон, и, когда он заорал, набирая скорость, Аглая прислонилась к чёрному стеклу, а Витька, поставив вещи, опёрся руками по бокам её плеч.

— Ему не надо, наверное. Они денег всегда просят, — не слыша себя, сказала Аглая.

Витька пожал плечом:

— Неважно. Это мне надо…

— Да…

Его лицо было совсем близко, и ей стало неловко за свой нос с горбинкой, ненакрашенные ресницы, потрескавшиеся от весеннего авитаминоза губы. И маленькие волоски над верхней. Девочки на фотосессии наверняка были в полной боевой готовности… Улыбнулась напряжённо и отвернулась, смотря вдоль трясущегося вагона. Тёмные люди равномерно покачивались, повиснув на поручнях. А центр вагона был продолен и пуст, утягивал взгляд к стеклянной двери, через которую видна внутренность следующего, и в нём — такие же смутные, серо одетые люди, так же покачиваются — до следующей, уже еле видной двери, которую плавно вихляет на поворотах. А за ней снова — чёрная пустота дырой…