Стивен Кинг - Игра Джеральда

Теперь она даже не пыталась убедить себя, что ее черный посетитель был просто воображением; уж слишком далеко все зашло.

Новая судорога вгрызлась ей под левую подмышку, и лицо Джесси исказилось болезненной гримасой. Как будто кто-то проткнул громадной вилкой ее сердце. Затем мышцы брюшного пресса напряглись, а клубок нервных окончаний в солнечном сплетении вспыхнул, как вязанка сухого хвороста. Эта новая боль была невыносимой — такой она еще никогда не испытывала. Боль охватила все тело, согнув его, как хилый зеленый росток. Тело корчилось в судорогах, ноги в коленях сгибались и снова разгибались. Волосы болтались из стороны в сторону. Она попыталась закричать и не смогла.

На какое-то мгновение ей даже показалось, что вот она, последняя черта. Последняя конвульсия, и ты свободна, Джесси; твой кассир справа.

Но эта боль тоже прошла.

Джесси медленно расслабилась, дыша тяжело и напряженно, сердце выпрыгивало из груди. По крайней мере, хоть на какое-то мгновение блики от воды не мучили ее, все ее внимание было сосредоточено на пылающем клубке в солнечном сплетении, она пыталась понять, действительно ли боль отступила или обожжет ее снова. Боль ушла… но неохотно, обещая скоро вернуться. Джесси закрыла глаза, моля о сне. Даже кратковременное освобождение от продолжительного и утомительного умирания было бы принято с радостью.

Сон не пришел, но Сорванец, девочка в колодках, появилась снова. Теперь она была свободной, как птица, независимо от сексуального соблазна; идя босиком по городской площади или вдоль какой-то пуританской деревушки, в которой она жила, она была победоносно одинока — ей не нужно было опускать сияющие глаза вниз, чтобы ни один проходящий мальчишка не оскорбил ее взгляд подмигиванием или ухмылкой. Трава была бархатно-зеленой, с вершины отдаленного холма на нее взирало стадо овец. Колокол, который Джесси слышала и раньше, разливал свой монотонный, низкий звон сквозь сгущающиеся сумерки.

Сорванец была одета в голубую фланелевую рубашку с огромным желтым восклицательным знаком спереди — вряд ли это было пуританское одеяние, хотя оно и было достаточно благообразным, скрывая ее тело с головы до пят. Этот наряд был отлично знаком Джесси, и она обрадовалась, снова увидев его. В возрасте от десяти до двенадцати, пока ей наконец-то не позволили выбросить его, ей частенько приходилось надевать эту нелепую ночнушку.

Волосы Сорванца, полностью скрывавшие ее лицо пока она была в колодках, теперь были перевязаны бархатной ленточкой цвета темной ночи. Девочка выглядела хорошенькой и счастливой, что вовсе не удивило Джесси. В конце концов она освободилась от своих пут, она была свободна. Джесси не завидовала ей, но почувствовала страстное желание — почти необходимость — чтобы та не просто наслаждалась своей свободой; она должна дорожить ею, оберегать и пользоваться.

«Все-таки заснула. Наверняка я сплю, потому что это всего лишь сон».

Еще одна судорога, на этот раз не такая болезненная, как та, от которой загорелось солнечное сплетение и застыли мышцы левой стороны тела, а ноги беспомощно подергивались в воздухе. Джесси открыла глаза и увидела спальню, в которой тускнеющий свет снова начал удлинять тени. Это еще не было то время, которое французы называют l’heure bleue. [15] Голубой час — (фр.). Но это время теперь стремительно приближалось. Джесси слышала, как хлопает дверь, вдыхала запах пота, мочи, дурного дыхания. Все так, как и было. Время двигалось вперед, но оно не прыгнуло вперед, как частенько кажется, когда просыпаешься после неприятных сновидений. «Руки немного похолодели, — подумала она, — но не больше и не меньше, чем это должно быть». Она не спала, следовательно, она не видела сна… но что-то же она делала.

«Я снова могу это повторить», — подумала Джесси и закрыла глаза. Она опять очутилась в центре маленького городка. Девочка с огромным желтым восклицательным знаком, расположившимся между ее маленькими грудями, смело и доброжелательно взирала на нес.

«Есть еще одна вещь, которую ты не опробовала, Джесси».

«— Это неправда, — ответила она Сорванцу. — Я испробовала все, поверь мне. И знаешь что? Я думаю, что если бы я не выпустила эту проклятую баночку с кремом, когда собака испугала меня, я вполне могла бы освободиться от левого наручника. Мне не повезло, что собака вошла именно в тот момент. Или просто это моя плохая карма. В любом случае что-то плохое».

Девочка плавно приближалась, трава шелестела под ее голыми ступнями.

«Не из левого наручника, Джесси. Это из правого ты сможешь выскочить. Это трудно, но вполне возможно. Вопрос в том, действительно ли ты хочешь жить».

— Конечно, я хочу жить.

Еще ближе. Эти глаза — дымчатый цвет, пытающийся стать голубым, — теперь, казалось, проникали сквозь кожу Джесси прямо в сердце.

«Неужели? Я сомневаюсь».

— Что ты мелешь, сумасшедшая? Неужели мне нравится лежать здесь, прикованной, к этой постели, когда…

Глаза Джесси — все еще пытающиеся стать голубыми, спустя все эти годы, — снова медленно открылись. Они не спеша осмотрели комнату с испуганной торжественностью. Увидели ее мужа, лежащего теперь в неправдоподобно перекрученной позе и смотрящего в потолок.

— Я не хочу лежать прикованной к этой кровати, когда сгущаются сумерки, а призрак собирается вернуться, — сообщила Джесси пустой комнате.

«Закрой глаза, Джесси».

Джесси повиновалась. Там стояла Сорванец в старенькой фланелевой рубашке, спокойно глядя на нее; теперь Джесси увидела и вторую девочку — толстушку с прыщеватой кожей. Толстушке не так повезло, как Сорванцу; для нее не было выхода, пока освобождением не станет сама смерть — гипотеза, которую Джесси вполне принимала. Толстушка либо была напугана до смерти, либо страдала от какого-то припадка. Лицо ее было пурпурно-черного цвета. Один глаз вылезал из орбиты, другой был похож на раздавленную виноградину. Ее язык, окровавленный от многочисленных прокусов, вываливался изо рта.

Содрогнувшись, Джесси повернулась к Сорванцу.

— Я не хочу кончить жизнь вот так. Что бы со мной ни случилось, я не хочу скончаться вот так. Как тебе удеиюсь выбраться?

«Выскользнуть, — быстро ответила Сорванец. — Выскользнуть из лап дьявола, приземлиться на Землю Обетованную».

Джесси ощутила прилив гнева.

— Неужели ты не слышала то, что я говорила? Я уронила проклятую баночку с кремом! Вошла бобака, испугала меня, и я уронила ее! Как могу я…

«А еще я вспомнила солнечное затмение. — Сорванец говорила отрывисто, как человек, раздраженный чем-то; ты делаешь реверанс, я киваю головой, мы пожимаем друг другу руки. — Вот как я выбралась; я вспомнила солнечное затмение и то, что случилось на террасе, пока оно продолжалось. И тебе тоже нужно вспомнить об этом. Мне кажется, это единственный шанс получить свободу. Ты больше не можешь убегать, Джесси. Тебе необходимо посмотреть правде в глаза».