Стивен Кинг - Игра Джеральда

Джесси поплотнее закрыла глаза и вернулась.

— Сорванец? Все в порядке?

— Да, но… это немного страшно, ведь так?

Теперь ей не нужно было смотреть в отражатель, чтобы понять, что же происходит; день начал темнеть, как это случается, когда туча закрывает солнце. Но это была не туча: темнота стала загадочной, а тучи, которые были на небе, находились далеко на востоке.

— Да, — говорит отец. А когда Джесси смотрит на него, то чувствует большое облегчение, что отец действительно так считает. — Хочешь сесть ко мне на колени, Джесс?

— Можно?

— Конечно.

Итак, она садится, радуясь его близости и теплу, исходящему от него, сладкому запаху — запаху Тома Махо, — а день все темнеет. Радуясь больше всего, потому что действительно страшновато, даже страшнее, чем она предполагала, как это будет. Больше всего ее испугало то, как падают и тают их тени на террасе. Она никогда прежде не видела, чтобы тени вот так бледнели, и уверена, что никогда больше не увидит. «Со мной все в порядке», — думает она, прижимаясь все сильнее, радуясь тому, что она снова папин Сорванец, а не стареющая Джесси — слишком высокая, слишком глуповатая… слишком визгливая.

— Я уже могу смотреть сквозь закопченное стекло, папа?

— Еще нет. — Его рука, тяжелая и теплая, лежит на ее ноге. Она кладет свою руку на папину и усмехается.

— Это так волнующе, правда?

— Да, конечно. Сорванец. Даже больше, чем я предполагал .

Она снова ерзает, желая найти более удобное положение, чтобы сосуществовать с его твердой частью, на которой теперь устроилась ее попа. Он втягивает воздух сквозь зубы.

— Папочка? Я очень тяжелая? Я сделала тебе больно?

— Нет. Ты хорошая.

— Я уже могу смотреть через стекло?

— Нет, Сорванец, но уже скоро.

Мир больше не похож на тот, когда солнце заходит за тучу; теперь кажется, что среди дня на землю опустились сумерки. Она слышит, как в лесу ухает сова, этот звук заставляет ее содрогнуться.

— Посмотри на озеро! — говорит ей папа, а когда она смотрит, то замечает, как в сгущающихся сумерках краски теряют всю свою яркость, переходя в пастельные тона.

Джесси вновь содрогается и говорит ему, что у нее от всего этого мурашки идут по телу; отец советует ей не слишком бояться, для того чтобы получить наслаждение (то есть то утверждение, которое она будет тщательно обдумывать — возможно, слишком тщательно, — ища в нем скрытый подтекст). А теперь…

— Папа? Папочка? Оно ушло. Можно мне…

— Да. Теперь можно. Но когда я скажу, что хватит, ты перестанешь. Без всяких споров, поняла?

Он протягивает ей три стеклышка, но сначала дает ухватку в форме рукавички. Он дает их ей потому, что он сделал фильтры из вырезанного стекла, а отец менее чем уверен в своих способностях стеклореза. И когда она смотрит вниз на ухватку в этом подобии сна и воспоминаний, ее ум отскакивает назад даже быстрее, чем акробат, делающий прыжок; Джесси слышит, как говорит отец:

— … Единственное, чего мне не хватает, так это, чтобы…

— … твоя мать приехала домой и нашла записку…

Джесси открыла глаза, произнеся эти слова в пустоту, и первое, что увидела, это был пустой стакан Джеральда, все еще стоящий на полке рядом с наручниками, приковывающими ее запястье к столбику кровати. Не левое запястье, а правое.

— … записку, в которой написано, что я повез тебя в больницу для оказания скорой помощи, чтобы они тебе пришили пару пальчиков.

Теперь Джесси поняла смысл этих старых болезненных воспоминаний, поняла, что пыталась сказать ей Сорванец. Ответ не имел ничего общего со Старым Адамом или со слабым, дурманящим запахом мокрого пятна на ее трусиках. Все дело было в нескольких стеклянных кусочках, аккуратно вырезанных из старого оконного стекла. Она потеряла баночку из-под крема, но ей остался еще один вид смазки, ведь так? Еще один способ приземлиться в Земле Обетованной. Это была кровь. Пока она не засохнет, кровь такая же скользкая, как и масло.

«Будет чертовски больно, Джесси».

Да, конечно, боль будет адская. Но она где-то слышала или читала, что на запястье меньше нервных окончаний, чем на других участках тела; вот почему разрезанию запястья, особенно в сосуде с горячей водой, отдавалось предпочтение начиная со времен Римской империи. К тому же теперь ее руки были наполовину онемевшими.

— Во-первых, я была полуонемевшей, когда позволила ему застегнуть на себе эти дурацкие штучки, — прохрипела Джесси.

«Если ты порежешься слишком глубоко, то истечешь кровью и умрешь, подобно этим древним римлянам».

Конечно, и такое может быть. Но если она не сделает этого, то будет лежать здесь, пока не умрет от паралича или полнейшего обезвоживания организма… или пока не появится ее дружок с полным чемоданом костей, который он показывал ей прошлой ночью.

— Ладно, — произнесла Джесси. Сердце билось тревожно, и впервые за многие часы она полностью проснулась. Время помчалось галопом. — Ладно, это звучит убедительно.

«Послушай, — требовательно произнес голос, и Джесси с удивлением поняла, что этот голос принадлежал одновременно Руфи и Хозяюшке. Они объединились, хотя бы на какое-то время. — Слушай меня внимательно, Джесс».

— Я слушаю, — ответила она пустой комнате. Джесси не только слушала, но и смотрела. Она смотрела на стакан. Один из двенадцати из набора, купленного ею на распродаже три года назад. Шесть или восемь уже разбились. Вскоре разобьется еще один. Джесси вздохнула и искривилась. Было похоже, что она пытается проглотить обернутый в тряпочку камень, застрявший у нее в горле. — Я слушаю очень внимательно, поверьте мне.

«Отлично. Потому что если ты начнешь, то уже не сможешь ничего остановить. Все должно произойти очень быстро, потому что твое тело и так уже обезвожено. Но запомни одно: даже если все пойдет не так, как надо…»

— … они отлично сработают, — закончила Джесси. И это было правдой, не так ли? Ситуация принимала предельно простой оборот. Она не хотела истечь кровью — кто бы хотел этого? — но все-таки это лучше, чем все усиливающиеся судороги и жажда. Лучше, чем он. ОНО. Галлюцинация. Или что бы это там ни было.

Джесси облизнула пересохшие губы сухим шершавым языком и поймала разлетающиеся, смущенные мысли. Попыталась привести их в порядок, как она сделала это после того, как баночка с кремом выскользнула из ее руки и упала на пол. Однако теперь думать было намного труднее. Джесси продолжала слышать обрывки разговора и продолжала вдыхать запах отцовского одеколона, осталось ощущение твердого предмета, прижимающегося к ней снизу. А потом, был еще Джеральд. Казалось, что Джеральд разговаривает с ней, лежа на полу. «Оно вернется, Джесси. Ты никогда не сможешь остановить это. Оно преподаст тебе отличный урок, моя гордая красавица».