Стивен Кинг - Игра Джеральда

Снова все это? Только это? Джесси охватило глубокое чувство разочарования и усталости. На какое-то мгновение надежда почти вернулась к ней, но для ее возрождения не было никаких оснований. Вообще ничего.

— Ты не поняла, — ответила она Сорванцу. — Мы уже проделали весь этот путь, до самого конца. Да, мне кажется, что то, что сделал мой отец тогда, может иметь какое-то отношение к тому, что случилось теперь со мной, по крайней мере такое вполне возможно, но зачем еще раз переживать всю эту боль, когда и так мне предстоит пережить еще много болезненных мгновений, прежде чем Господь устанет мучить меня и не опустит окончательно нож гильотины?

Ответа не последовало. Маленькая девочка в голубой ночнушке, малышка, которая была когда-то ею, ушла. Теперь под прикрытыми веками Джесси была только кромешная тьма, как на экране после окончания киносеанса. Поэтому она снова открыла глаза, еще раз оглядела комнату, в которой собиралась умереть. Джесси посмотрела на шелковую бабочку, потом перевела взгляд на шифоньер, оттуда — на тело Джеральда, покрытое ковром из назойливых осенних мух.

«Оставь это, Джесс. Вернись к солнечному затмению».

Глаза ее расширились. Это действительно прозвучало — настоящий голос, раздавшийся не из ванной комнаты или коридора, или изнутри ее головы, но, казалось, возникший из воздуха.

— Сорванец? — Теперь это был сплошной хрип. Джесси снова попыталась сесть, но еще одна ужасная судорога свела мышцы живота, и она сразу же легла, ожидая, когда боль отпустит. — Это ты, Сорванец? Ведь так, дорогая?

Ей даже чудилось, что она услышала, как будто голос произнес еще что-то, но даже если это было и так, то она не смогла разобрать ни единого слова. А потом все вообще затихло.

«Вернись к солнечному затмению, Джесси».

— В нем нет ответа, — пробормотала она. — Ничего, кроме боли, глупости и… И что? Что еще?

«Старого Адама». — Фраза выстроилась в ее голове, восстала из какой-то проповеди, услышанной ею в детстве, когда она скучающе сидела между матерью и отцом, болтая ногами, ловя солнечный зайчик, отражающийся от церковного витража на ее туфельке из белой кожи. Просто фраза, схваченная обрывком ее подсознания и оставшаяся в ней. «Старый Адам» — и, возможно, это так и было. Настолько просто. Отец, который полуосознанно подготовил все, чтобы остаться один на один со своей хорошенькой, удивительно милой дочерью, все время думая, что от этого не будет никакого вреда, ни малейшего вреда. Потом началось затмение, и она сама села к нему на колени в платьице, слишком коротком и тесном — в платье, которое он сам попросил ее надеть, — и случилось то, что случилось. Просто короткий, козлиный розыгрыш, пристыдивший и поставивший в неловкое положение их обоих. Он сделал свое вливание; он выстрелил этим на ее трусики — определенно, это вовсе не похвальное поведение для папочек, и уж определенно, она не видела подобной ситуации в детских фильмах, но…

«Но давай посмотрим правде в глаза, — подумала Джесси. — Меня только слегка поцарапали по сравнению с тем, что могло произойти… что действительно случается каждый день. Такое бывает не только в районах, населенных беднотой. Мой отец не был первым образованным мужчиной из верхушки среднего класса, воспылавшим страстью к своей дочери, почувствовавшей мокрое пятно на трусиках. Конечно, я не утверждаю, что это нормально или простительно, просто я говорю, что подобное встречается сплошь и рядом, к тому же все могло быть гораздо хуже».

Да. Теперь лучше всего, казалось, забыть об этом, чем снова пережить подобное, неважно, что там говорила Сорванец по этому поводу. Пусть лучше все растворится в кромешной тьме, которая следует за каждым полным солнечным затмением. Ей еще многое нужно будет пережить в этой зловонной, наполненной мухами комнате, прежде чем умереть.

Джесси прикрыла глаза, и сразу же запах, отцовского одеколона заполнил пространство. Да еще легкий нервозный запах пота. Ощущение твердого предмета снизу. Легкое постанывание отца, когда она ерзала у него на коленях, пытаясь устроиться поудобнее. Ощущение руки отца, прижавшейся к ее груди. Беспокойство, все ли с ним в порядке. Он начал дышать так часто. Марвин Гайе, поющий по радио: «Я люблю слишком сильно, иногда говорят мои друзья, но я верю… я верю… что женщину нужно любить именно так…»

— Ты любишь меня, Сорванец?

— Да, конечно…

— Тогда ни о чем не беспокойся, я никогда не сделаю тебе больно.

Теперь уже его вторая рука скользила вверх по ее голой ноге, сдвигая подол платья Джесси вверх.

— Я хочу…

— Я хочу быть нежным с тобой, — пробормотала Джесси, слегка, ерзая по перекладине спинки кровати. Лицо ее было болезненно желтым и осунувшимся. — Вот что он сказал. Боже праведный, он действительно это сказал.

«Все знают… особенно вы, девочки… что любовь может быть печальной, а моя любовь вообще горька…»

— Я не уверена, что хочу, папа… я боюсь обжечь глаза.

— У тебя есть еще двадцать секунд. По крайней мере, хоть столько. Поэтому не волнуйся и не оглядывайся.

Затем последовал щелчок резинки — не ее шорт, а его, когда он освобождал Старого Адама.

Вопреки обезвоживанию организма, одинокая слезинка навернулась Джесси на глаза и медленно покатилась по щеке.

— Я сделаю это, — произнесла она сиплым, каркающим голосом. — Я вспомню. Надеюсь, что ты счастлива.

«Да, — ответила Сорванец, и, хотя Джесси больше не видела ее, она все еще чувствовала этот милый, доброжелательный и искренний взгляд маленькой девочки, направленный на нее. — Однако ты зашла слишком далеко. Вернись немного назад. Самую чуточку».

Огромное чувство облегчения охватило Джесси. И она поняла, что то, о чем просила Сорванец вспомнить ее, произошло не во время или после сексуальных упражнений отца, а перед ними… хотя и незадолго до этого.

— Тогда почему же мне нужно было снова оживлять все остальные воспоминания?

Ответ на это был достаточно очевидным. Не важно, хочешь ли ты одну сардину или целых двадцать, все равно придется открывать банку и смотреть на все рыбины, придется вдыхать этот маслянисто-рыбный запах. К тому же немножко древней истории не убьет ее. Это смогут сделать наручники, удерживающие ее на кровати, но не старые воспоминания, даже такие болезненные, как эти. Пора перестать стонать и перейти к делу. Пришло время отыскать то, что, по словам Сорванца, ей так необходимо найти.

«Вернись к тому моменту, когда он начал прикасаться к тебе по-другому — неположенным образом. Сначала вернись к причине, почему вы оказались там вдвоем. Вернись к затмению».