Елена Блонди - Княжна

«Мать всех трав и дочь облаков, щеки твои светом ночи… Ахи… Это же я, Ахи… Помнишь? — Нет тебя лучше. Ахатта. Мира большая змея, голос степи, запах грозы и в ладонях зерно»…

Клокотание в горле Ахатты затихло. Она перестала раскачиваться и, провезя руками по земле, царапая их каменной крошкой, села на пятки, прислушиваясь. Хаидэ, не переставая петь, содрогнулась: лицо Ахатты приобретало внимательное выражение, такое, как бывает у обезьяны в зверинце, когда та раздумывает — протянуть старческую ручку за орехом или спрятать кулачок за спину.

Но песня длилась, и Ахатта, вздохнув, села на землю, устало опуская голову. Длинные волосы, свешиваясь, равнодушно накрыли распухшее лицо мужчины, лежащего рядом. Хаидэ бережно положила руку на темный затылок.

— Пойдем, Ахи, вставай.

— Ты видишь. Я — смерть, — сказал из-под волос усталый голос, — ты оставь меня. Я тут, буду.

— Нет.

— Пока не умру. И все…

— Твой сын, Крючок, — напомнила княгиня, продолжая гладить склоненную голову.

В пещере снова стало тихо. Казалось, пришло и кончилось лето, проплыла за пределами каменного мешка осень, вступая в стылую зиму зябкими ногами, а сидящая Ахатта все молчала. Но вот она подняла исцарапанную руку, неуверенно подала ее Хаидэ, уцепилась, поднимаясь. И встала, покачиваясь. Княгиня обхватила ее за талию, прижимая к себе.

— Пойдем.

Обходя подальше мертвых мужчин, Хаидэ помогла Ахатте выбраться из пещеры. Песок горел красным в свете уходящего солнца, и Хаидэ остановилась, увидев напряженную черную фигуру перед входом.

— Лой?

— Госпожа. Вас не было долго. И я…

Он старательно отворачивался, пряча глаза, чтоб не смотреть на низкий вход и на молчащую Ахатту. А Хаидэ пристально смотрела на него, пытаясь понять, что видел черный раб.

— Принеси нам одежду, Лой. Солнце садится.

Раб поспешно убежал к смятому засыпанному песком покрывалу и, подобрав хитон хозяйки и хламиду больной, вернулся, держа вещи на вытянутых руках. Хаидэ закутала подругу, быстро оделась сама, застегивая пряжки дрожащими пальцами.

— Тут пещера. Мы решили посмотреть. Там только летучие мыши.

— Да, госпожа, — согласился Лой, держась подальше от Ахатты.

— Поди, позови Фитию, а мы пойдем к повозке.

Лой мгновенно исчез, топоча большими ступнями по остывающему песку, а Хаидэ повела Ахатту к тропе. Солнце медленно проваливалось за край воды, хватая сверкающим краешком рта теплый вечерний воздух, требовательно кричали стрижи, проносясь у самых коленей, и притихшая вода мерно набегала на берег, шлепая по песку мокрыми лапами маленьких волн.

— Видишь, на что похожа моя ненависть, Хаи? Может и тебе захочется сжечь меня, как жгут на полях сорную траву…

— Нет, Ахатта.

Ахатта остановилась и выдернула холодную руку. Со злобой на измученном лице, заговорила быстро, путая и проглатывая слова:

— Ты! Что ты. Не знаешь ничего. Не ты лежала под тойрами, когда. А никто не пришел, и не пришел Беслаи. Только Исма, и нет его. Что мне теперь? Я этого вот, грязного… и сама — такая. Но если еще, то я снова!

Хаидэ снова поймала ее руку.

— Все равно, пойдем. Мы придумаем, как быть.

Они взошли на заросший травой пятачок. С другой стороны неба смотрела на них светлая лодка луны, топорщась острыми кончиками. И в траве уже пели ночные сверчки, заплетая свои трели в темные пахучие стебли. Отряхнув ноги о траву, Хаидэ потянула подругу на узкую тропку. Но та, упираясь, сказала ей в спину:

— Погоди. Я еще хочу сказать, пока мы одни тут.

— Да?

— Ты не бойся моего яда, сестра. Я вдруг узнала, когда… когда поцеловала этого, грязного душой. Я никогда не буду любить тебя полно, любовью огромной, как небо. Исма всегда стоял между мной и моей любовью к тебе.

— Ахи, Исма любил только тебя!

Ахатта затрясла головой, морщась:

— Ты не понимаешь! Он пел и лепил тебе ежиков, зная, что его высекут прутьями. Или еще что. Между мной и моей любовью к тебе всегда будет маленький камушек! И такой же, только побольше — между мной и ненавистью. Потому что как я могу тебя ненавидеть? Разве только чуть-чуть! Ты понимаешь, Хаи-лиса?

У Хаидэ стало больно на сердце. Но она кивнула, признавая горькое право подруги на ненависть. И та закончила, а за спинами их уже переговариваясь, подходили женщины с корзинами, полными ягод и трав.

— Потому мой яд никогда для тебя.

— Говоришь, княгиня убила его? Камнем? Просто взяла камень и — об голову?

Теренций вытянул ноги (кресло жалобно скрипнуло под большим телом) и, взявшись за деревянные поручни, погладил их, собираясь с мыслями. Лой, что стоял, склоняясь в поклоне, досадливо сморщил вытянутое лицо, но тут же закивал, прикладывая руку к голой груди.

— Да, мой господин.

— Так-так…

В маленькой комнатке с толстыми стенами воцарилась тишина. Лой, осторожно выпрямляясь, искоса рассматривал задумчивое лицо хозяина. Набравшись храбрости, снова попробовал донести важное:

— Эта женщина, господин. Она ведьма. Демоны взяли ее душу. Потому что она, она только прислонила свое лицо, к разбойнику. И он упал и плакал. Почернел тут же. Она…

— Я не оглох, раб, — Теренций раздраженно шлепнул рукой по большому колену, — я все услышал. Верно, ты не разглядел, она пырнула бандита его же ножом.

— Она змея…

— Все женщины змеи. Но это не мешает им лежать под мужчинами и рожать им детей.

И он снова задумался. Лой стоял в неудобной позе, свесив длинные руки, и отчаянно гримасничал, надувая щеки и поводя глазами — думал тоже. Как же сказать хозяину, — нельзя оставлять ведьму в доме. Надо схватить ее и предать огню. Или утопить, привязав к ногам большущий камень. А ему все одно — неужто его драгоценная княгиня убила кого-то камнем…

— В конце-концов, она дочь амазонки, — проговорил Теренций, потирая колено — из-за прошедших дождей в костях проснулась боль и ела его изнутри.

— Она бродяга. Прибежала из дикой степи. А что там с ней было, — напомнил Лой и Теренций, удивленно воздев брови, прислушался, но поняв, о ком тот говорит, кивнул.

— Хорошо. Ты клянешься, что она просто раскрыла свой рот и поцеловала татя? И он свалился с нее в корчах и сразу умер?

— Пусть накажет меня ночная Геката, — прижал Лой руки к груди, — он весь почернел и распух, как больное тесто в кадке.

Он хотел добавить, что сам видел, как вынулся изо рта женщины мокрый плетистый язык и просунулся прямо в кишки покойнику, чмокая и свистя, но вспомнил, что делает Геката с клятвопреступниками. И воздержался.

— Иди. Рот запечатай. И слушай, как велено, — Теренций раскрыл кошель, выкопал мелкую монету и бросил ее рабу. Лой, поймав, сунул монету за щеку, закланялся и, отступая, исчез за тяжелой шторой.