Елена Блонди - Княжна

И днем спящая Ахатта мирно разговаривала с Текой, поверяя ей женские опасения, внимательно слушала советы и смеялась рассказам о проделках сыновей. А потом смотрела вслед приземистой фигурке с высокомерным летучим сожалением, зная, что та носит в животе жертву их божественной любви.

— Мне настало время родить, Хаидэ. Весна уже уступила дорогу жаркому лету, и ходить было тяжело. Но по ночам я все равно летала, как птица, с закрытыми глазами отыскивая дорогу к сердцу горы. И однажды я ушла одна, без Исмы. Он устал и спал крепко, а еще он все время боялся мне навредить, и потому был бережен, будто не мужчина. Я пожалела его, подумала — пусть спит…

— Возьми-ка грушу, съешь, — скрипучий голос Цез ударил по ушам неожиданно и неуместно. Подождав, когда Ахатта послушно откроет рот и начнет жевать, старуха добавила:

— А теперь говори правду.

Ахатта сглотнула нежную мякоть, превратившуюся в невыносимую горечь в горле. Но рассказ не окончен…

— Я оставила Исму, потому что любовь его стала слишком проста для меня. Слишком человеческая. Повелевать жрецами, отдавая им приказы своим горячим нутром было куда большим наслаждением, настоящим изысканным. Да тебе не понять, добрая.

Последнее слово выплюнула, как скопившуюся на языке горечь. Но Хаидэ, промолчав под острым взглядом Цез, вспомнила, как поднималась на ложе, маня Теренция темным женским взглядом, и на место любви и к ней приходило наслаждение властью над мужчиной, теряющим голову. Так вот куда ведет эта тропа!

— Когда времени оставалось совсем немного, еще одно откровение посетило мой ум. Мы с Исмой всего лишь родители бога! И все, что делается мной, и с нами, все это возводит храм новому богу. Нам должно быть счастье, пока он растет. А потом мы оба сядем у царственных ног, рядом с нами сядут жрецы тойров, а ниже — все обученное Исмой племя. И тойры завоюют весь мир, бросая его к ногам рожденного мной бога.

… Пастух был преданным другом и каждый раз, после жаркой ночи в сердце горы все новые и новые мысли приходили ко мне в голову. Я разговаривала с ним. Не словами. Его тело говорило с моим, и подсказывало самые удобные и короткие тропы. Он назвал мне день родов и рассказал, что я должна сделать.

Тека, переваливаясь, пробежала к воде и, скидывая поношенный кафтанчик, нагнулась, черпая короткой рукой воду и плеская в лицо. Отфыркиваясь, вернулась к Ахатте. Присела рядом, со вздохом вытягивая ноги.

— Какой бойкий сыненочек, никогда не рожалось у меня такого! А ведь я три раза ходила тяжелая! Пинает, будто хочет вылезти раньше срока! А как ты, сестра? Тебе уже совсем скоро, а потом и я. Будут наши мальчики братьями, да, сестра?

Баюкая живот, мелко рассмеялась, будто камешки рассыпала. Слово «сестра» произносила со смешной гордостью, чуть свысока поглядывая на возящихся у костров женщин. Но вдруг хлопнула себя по щеке и нахмурилась. Сказала стесненно:

— Ты не подумай, что я так, из-за того, что ты высока. Я тебя полюбила, давно уже. Жалела сперва, уж сильно ты была никчемная, ни ковра не умела, ни с мужем. А потом бывает, лягу спать, и шепотом говорю «тихого тебе сна сестра», и мне так тепло, будто солнце пришло и легло со мной и Косом. Он все ворчит, ты бы лучше меня, как-то ласково, а все свою гордую поминаешь.

«Братьями»… Ахатта улыбнулась, ответила ласково, как могла. А могла уже хорошо.

— И я полюбила тебя, сестра. Скоро будут наши мальчики… братьями. Кровь у них будет одна. Клянусь тебе.

— Вот хорошо-то, — Тека закинула руки за голову, свирепо нахмурясь, крикнула ссорящимся на песке собакам:

— А ну пошли отсюда! Кости старые, погрызки плешивые!

И снова вздохнула, жмурясь от солнца и любви. Сказала озабоченно, глядя, как море катит на песок мелкие зеленые волны, просвеченные ярким светом:

— А рожать ко мне иди. У меня комнатка хорошая. Чистая, не думай. Ковры там специальные повешаны, я светильничков наставила и есть очаг, в котором травки. Красота, век бы там лежала на чистой постеле, рожала одного за другим, да Кос помрет же с голоду, ну, если бы помер — ничего, а то убежит к соседке, у-у-у, тойрище, за ним глаз да глаз, сильно любит он мужские дела!

— Нет, Тека. Мне Исма велел — дома, я уж там вычистила все. И еще он кланялся тебе, пусть говорит добрая Тека сама придет, когда моей жене рожать и пусть сама все сделает, без повитух.

— Так и сказал? — недоверчиво переспросила Тека, — добрая и чтоб сама? Кланялся?

— Да, сестра.

— Ну, хорошо. Да конечно, разве же я против? Только… — она замялась и Ахатта ласково посмотрела на нее, подбадривая.

— У вас стенка с Глазом. Сторожусь я. Сама понимаешь, у меня — вот, — она прижала ручки к толстому животу.

Ахатта улыбнулась. У них с Пастухом все ответы были припасены, и какое же удовольствие — видеть, как простая низкая послушно говорит то, что они высокие — про нее знают.

— У меня осталась твоя смола. Самый большой кусочек я берегу для тебя, Тека. Пожалуйста. Исма будет рад.

— Смола и у меня есть, — отозвалась Тека, — только новая, она еще плохо созрела. А если твоя хорошая. Ну, то правильно, славно. Значит, я приду. Верно, через три дня или четыре уже родишь…

— Завтра, — безмятежно сказала Ахатта, пересыпая ладонью серый с золотой искоркой песок, — это будет завтра.

— Скажи-ка, — удивилась Тека, — так твердо знаешь? Это отчего?

— Это знают все женщины Зубы Дракона, — легко сказала Ахатта, но по лицу ее пробежала тень. Жизнь в степи, продуваемой насквозь свежими радостными ветрами, привиделась далекой и светлой потерянной сказкой. Зарывая руку в песок, оглянулась, зябко передергивая плечами. У грубых ступеней, спиралью идущих по внешней стороне горы, стоял Пастух, глядя на нее неподвижными глазами, их не видно было ей, только маленький рот с брезгливо изогнутыми губами пламенел яркой помадой. Она поднялась, держа руками огромный живот.

— Пойду. Сделаю Исме ужин. Завтра приходи, Тека, как солнце начнет клониться к воде.

Перед глазами Ахатты стоял, швыряясь лучами по водяной ряби, яркий день начала лета. И она, смаргивая, чтоб снова увидеть темноту и лунный свет, устилающий неподвижную степь, покачала головой.

— Так я дошла до самого сердца гнилых болот, сестра моя Хаидэ. Если ты позволишь мне называть тебя сестрой, услышав такое. Молчи. Мне трудно говорить.

На следующее утро Исма, озабоченно оглядывая жену, сказал:

— Я могу отправить тойров на рыбалку одних, Ахи. Негоже оставлять тебя. Вдруг уже сегодня? К бухте пришли косяки длинных рыб, но рыбаки справятся сами…

— Нет, любимый. Я позову Теку, мы будем прясть нитки. Сегодня еще рано.

— Откуда знаешь? — спросил Исма, как спрашивала Тека, и Ахатта, смеясь внутри, так же ответила: