Елена Блонди - Княжна

Запах наплывал волнами, топил в себе. Поднимался выше головы, и Ахатта вскидывала лицо, чувствуя на нем лишь нос, с раскрытыми, как у морского зверя ноздрями, — вынырнуть, хватить кусок воздуха, ставший плотным, как еда, и успеть задержать дыхание, чтоб не захлебнуться в волне, накрывающей с головой. Грудь разрывалась, в голове звонко стучали бронзовые молотки, и она взмахнула слабой рукой, пытаясь их сбить, остановив стук.

Рука упала на край постели. Ахатта открыла сухие глаза. Водила ими по сторонам, пытаясь сообразить, куда двигаться, чтоб не задохнуться. И, не в силах выдержать пылающий в груди жар, хрипло со стоном вдохнула, впуская в себя душный запах. Сердце застучало сильно, до тошноты, раскачиваясь внутри, замельчило, дрожа и, наконец, замедлившись, забилось ровнее.

«Тело — не хочет смерти»… Губы, трескаясь, разошлись в ухмылке, по нижней губе поползла капелька крови. Ахатта слизнула ее шершавым языком — солоно. Повернув голову, всмотрелась. На фоне полумрака клонилась сидящая фигура: мешковато обмотанная голова, тонкая прядь волос, ссутуленные плечи. Красный свет мерцал из-за спины сидящей, и Ахатта, вдыхая и выдыхая потный от тяжелого запаха воздух, поняла — ночь. Может быть, эта, что сидит у ложа — уже умерла? Запах накрыл ее с головой, она, задохнувшись, скоро мешком свалится на постель, придавит.

Медленно, цепляясь рукой, Ахатта отодвинулась. И, услышав мерное дыхание, немного успокоилась. Видно, не убивает он, этот запах, только спишь от него. Хотя сама она — проснулась.

Села, опираясь спиной на жесткую подушку. От усилия сердце снова зачастило. Небольшая комната с маленьким квадратным окном, затянутым грубой тканью, была набита запахом, как подушка овечьей шерстью. Сидя, Ахатта рассматривала клубы, завитки, слои и, вытянув шею, проследила толстую полосу, идущую от двери. Он вползает. И заполняет все.

Спящая пошевелилась, оплыла на стуле, прислоняясь к стене. Пробормотала что-то. Это Фития, старая нянька княжны — поняла Ахатта. Она просто спит. Ее не мучает этот запах. А может, его и нет вовсе? Но эта полоса, похожая на прозрачного змея, вот же она!

Ахатта прикрыла глаза. Но в закрытые веки мгновенно кинулась картина — черная дыра, расшитая точками звезд, высокая гора поленьев на краю глаза, а наверху, в погребальных одеждах…

— Н-н-нет, — вскрикнув, ударила себя по рту, прижала руку к треснувшей губе, чтоб не разбудить няньку. Смотрела перед собой, боясь даже сморгнуть, чтоб не увидеть снова. И, убирая руку, стала дышать глубоко, в надежде, наконец, умереть или заснуть. Но запах, вталкиваясь в рот и ноздри, не убивал, как спросонья казалось. Шел в грудь плотной водой, щекотал, протекая по горлу. И стал — нужным. Раскрывая рот, Ахатта села прямо, хватая воздух, будто ела что-то, чему не было конца, без возможности откусить. Спустила ноги и, косясь на спящую няньку, встала, покачиваясь. Белая рубаха скользнула к щиколоткам. Опустились длинные рукава. Она сделала шаг, другой. Уцепившись за спинку ложа, примерилась, отпустила, и тихо пошла в обход сидящей старухи. Рот все это время работал, хватая и заглатывая следующую порцию запаха. Будто она — рыба на песке.

За узкой дверью остановилась, но запах вел и Ахатта пошла за ним, забирая ртом. Через тихий и темный дворик, освещенный луной, мимо бассейна, по воде которого плелись бледные сетки света. Мимо привязанного пятнистого зверя, который, услышав шаги, вскинулся, злобно рыча и громыхая цепью, но она лишь повела раскрытой ладонью, и зверь отполз, тихо визжа, спрятался за колонной, перевернув зазвеневшую миску.

Впереди, между белых призрачных колонн толпились черные кусты и купы цветов в длинных клумбах, насыпанных жирной землей. Лезли по извитым столбикам плети вьюнков, чернея письменами стеблей, на которых цветки казались летучими в ночном сумраке. И там, сбоку, в углу цветника над зарослями стоял, качаясь огромной шапкой, запах. Замычав от нетерпения, она пошла быстрее, не закрывая рта, нащупывая босыми ногами холодные плиты. И, наконец, свалившись на колени, сунула руки в темную зелень. Не удержавшись, упала ничком в шершавые листья, подавшиеся перед лицом, ударилась носом о землю и застыла, отдыхая, лишь повернув набок голову, чтоб удобнее было пить тяжелый душный аромат цветов. Они висели и торчали среди широких листьев, и света луны хватало, чтоб разглядеть большие колокольцы с натянутыми между жесткими гранями белыми перепонками. Надышавшись, Ахатта перевернулась на спину. Подняла руку, трогая пальцем упругие завитки на уголках граней. И, сгребая цветок ладонью, смяла в горсти прохладную упругую мякоть. Запах смягчился, стал легче, и стало понятно — мало его. Раскрывая рот, она сунула в себя плотный комок, прожевала, глотая. Поведя рукой, схватила еще один.

«Не те. Похожи, очень, но не они. Не те, что там». Сев в зарослях, пригибала к себе колючие стебли, срывала цветы и, комкая, совала в рот, жевала, проглатывая, в надежде насытиться. И, услышав частые шаги, замерла, подтягивая ноги, согнулась, прячась. Через переплетение листьев ей было видно, как освещенная огоньком в руке, боязливо обходя подальше цветник, пробежала вдоль колонн девочка-рабыня. Ахатта усмехнулась. Она напугала девчонку в прежний раз, сильно напугала. Сейчас не надо, чтоб видела. Если нет ей смерти, то нужно набраться сил. Потому что там, в сердце горы остался ее сын, совсем маленький, наверное, похожий на Исму. Теперь ей нельзя умирать.

Шаги стихли. Ахатта, сорвав и проглотив еще три душно пахнущих комка, ощутила другой голод. Тело просило просто еды, мяса, попить, хорошо бы вина. Съесть яблоко или горсть слив. Она поднялась, оправляя рубаху. Провела руками по грудям, тяжело повисшим под намотанной повязкой. На сосках полотно промокло, и она поднесла к носу мокрые пальцы, ожидая услышать запах женского молока. Но пальцы пахли все тем же душным цветочным запахом.

«Я приду. Как только стану здоровой и сильной, вернусь к вам, проклятые пауки. Заберу его. А вас всех…»

Хоронясь за колоннами, шла обратно, к маленькой двери, ровно ступая окрепшими ногами. С ненавистью перебирала в уме тех, кого убьет, вернувшись в гнилой лес, укрывший крошеные скалы над равнодушным свинцовым морем. Всех!

Всех? И Теку?

Медленный вопрос всплыл в голове. Отмахнувшись, пошла быстрее, кивая своим мыслям и шепча угрозы. Прокралась мимо похрапывающей Фитии, и легла, укрывая застывшие ноги.

Тека. Если бы не она, гореть бы тебе, алый тюльпан степи, маленький глупый заяц сильного воина Исмы. А на руках жреца-Пастуха плакал бы, задыхаясь от жирного дыма, твой новорожденный сын.

Тека пришла к Ахатте, когда та на берегу чистила рыбу, бросая кишки подальше, чтоб дерущиеся облезлые псы не швыряли из-под лап песок на белесые тушки. Хорошая толстая рыба, очень вкусная, если насадить ее на острую ветку и испечь на костре. Но Ахатта не хотела разводить костер на берегу. Складывала выпотрошенную рыбу на кусок полотна — унести в пещеру, там, на очаге в небольшой каменной кухне, она ее сварит, чтоб Исма не только поел, а еще попил горячего рыбного супа.